Андрей Малютин - Путь оракула

Продолжу дальше: получив дневник, я перелистал его. Страницы были чуть пожелтевшими от времени. Я перечитал его от корки до корки. Вот что в нем было написано.

12 августа. 1988 год. Мы сплавляемся по течению Печоры. До Троицко-Печорска несколько десятков километров. Наш проводник Иван – типичный представитель народности Коми, мужик лет пятидесяти, с обветренным, загоревшим лицом, невысокого роста. За все наше путешествие вверх по реке, к ее истоку и обратно он практически не проронил ни слова на русском. Эдакий молчун с раскосыми глазами. Правда, он иногда бубнит что-то себе под нос на непонятном для нас местном наречии. Я попытался как-то разговорить его, но он только смотрел на меня умными глазами, улыбался и кивал головой в такт каждому моему слову. На русском языке он с акцентом говорит только несколько слов: да, нет, водка, дай, давай, это, зачем, на, туда, хорошо, спасибо, и еще пару словечек из ненормативной русской народной лексики. Но этого ему хватает, если он пытается спросить или попросить что-то. Сегодня мы решили причалить к берегу, чтобы набрать грибов, которых в этих краях больше чем предостаточно, и сварить на костре грибной суп. Честно говоря, несколько надоело болтаться на плоту посреди реки и есть тушенку с сухарями. Захотелось ступить на твердый берег.

– Иван, – обратился я к нашему раскосому гиду, – поворачивай к берегу, причаль где-нибудь, где посуше.

– Корошо урус, – кратко, как всегда, ответил он.

Иван издалека приметил место, где лес на несколько метров отступал от кромки воды, и точно, несмотря на течение, причалил плот к берегу. Мы спрыгнули в воду и помогли Ивану затащить плот на песок. Игорь Петрович и Степан, мои старшие коллеги и теперь уже друзья, взяв по топору, чтобы нарубить сушняка и маленький рюкзак под грибы, направились к начинающемуся поодаль лесу, а мы с Иваном стали переносить с плота на берег наши пожитки, необходимые для приготовления пищи.

– Через часик вернемся, – крикнул нам Степан, уже скрывшись между деревьями. – Ждите с полным рюкзаком грибов, – донеслось до нас еле слышно.

Я махнул им вслед рукой. Мы с Иваном принялись оборудовать место для костра. Минут через двадцать из глубины леса стал доноситься глухой стук топора.

– А что, урус, – неожиданно для меня, опровергая наше убеждение в том, что с русским языком у нашего проводника проблема, вдруг тихо сказал Иван, – знаю я здесь одного старика, да. Может скрестить ноги и подняться над землей на метр, да так и висеть в воздухе. А потом враз возьмет и исчезнет. Один живет, совсем один. Никто не знает где, кроме меня, да. Иногда приходит в село, в магазин, взять разного по малости. Народ поначалу сторонился его, да. Дети и бабы так и шарахались в стороны, едва завидев. Слепой он вроде, а ходит без палочки, словно дорогу видит. Да и ходит-то странно, будто над землей плывет. А уж если, слух ходил, в глаза ему заглянуть, так и на месте помереть можно. Не знаю, верно ли, лица-то его не видел никто. Капюшон на голове у него, не видать за ним лица-то. В тени оно всегда. Только волосы седые из-под него на плечи спадают, да борода длинная с косичками на концах до пояса висит. Если бы не эти принадлежности человеческие, можно бы было подумать, что одежда сама по себе передвигается. А так видно, что человек под ней прячется, да. Откуда взялся, откуда пришел, не знает никто, да. Старики местные говорят, что еще их пра-, пра-, прадеды его видели в этих местах, что зовут его Ефимий. При Екатерине Великой появился в здешних местах, да. Говорят, что Петр, император наш, был для него первый ненавистник. Учил он местный люд, что император по описи раздробил народ на разные чины, размежевал землю, возбудив тем самым зависть меж людей. И стали люди, словно язычники, воевать друг с другом, потому как наделил кому много, кому мало, кому же и ничего не дал, а только рукоделие повелел. Говорил, что бежать всем надо в страну Беловодскую, созданную по словесному чертежу Бога. Все, говорил, там по совести и по-братски, да. Всего хватает на всех. Нет злобы меж людьми, так как нет зависти. Живут там люди радостно, не страшась никого. С деревьями и животными на их языке разговаривать могут. Болезней всяких нет там, а уж если порча какая откуда нагрянет, так каждый сам себе знахарь. Нет болезни такой, чтоб человек беловодский вылечить не мог. Потому и живут там по пятьсот, шестьсот лет, да. Правда, не все, говорил, дойти туда смогут. Слишком путь опасен. Лишь те ее смогут достигнуть, кто душой и помыслами чист, кто желанием загорится обратно не возвращаться. Да и зачем возвращаться, когда в страну явился сам антихрист в лице Петра с его сатанинскими реформами. В общем, народ баламутил, да. А потом пропал. И не видел его никто более до недавнего времени. Слухи да легенды о нем по всему краю из уст в уста передавались. Даже много людей, веривших ему, было, да. Тех, что по пути, Ефимием указанным, в Беловодье это уходили. Многие из них так и сгинули навсегда. А иные, кто вернулся, говорили, что нет Беловодья никакого и города белокаменного с золочеными крышами, столицы его, нет нигде на свете. Рассказывали о напастях страшных, что на пути в Беловодье их подстерегали. А Ефимий сам к тому времени пропал уж. Со временем и вовсе забыли о нем, да. А теперь опять вот он в наших краях появился. Старый, правда, да ведь уж триста лет, поди, прошло. Столько ведь человек-то прожить не может. Ан нет, он это. Я-то точно знаю, да и старики просто так болтать не будут.

Понял я это, как один раз чудо своими глазами увидел.

Пришел как-то он в село, в прошлом году это было, плывет себе тихо по краешку дороги, а с другого конца села выскочил из леса и бежит ему навстречу волк бешеный. Матерый волчище, глаза безумные, слюной брызжет во все стороны, клычищи здоровенные скалит. Несется, пути не разбирая. Собаки по дворам с ума сходят, лаем заходятся. А на дороге дети лет шести, семи в луже игру затеяли, да так заигрались, значит, что не слышат и не видят вокруг себя ничего. Мужики, кто увидел, в дома за ружьями да к заборам за палками бросились. Да поздно уж было, да. Волк-то налетел с ходу на мальчонку одного и давай его драть, а потом второго, что убежать попытался, за ногу схватил. Тот орет во всю глотку, а что сделаешь-то, криком-то не поможешь, да. Наоборот, еще более от крика зверюга раздражается. А первый-то пацаненок лежит уж, не двигается. Кинулся старик к волку, да так быстро, что от него такой прыти и ожидать было невозможно. Вроде был еще в начале дороги, а через миг уж на спине волчьей верхом сидит, как на кобыле. Схватил его за морду да давай ему челюсти раздвигать. Волк спину выгнул, назад попятился, головой мотает, но мальчишку-то отпустил. А старик вдруг как кулаком по голове зверюгу вдарит, у того ноги-то и подкосились. Рухнул он наземь, волк-то, и не шелохнется. Встал старик, пацана на руки взял, того, что первым от волка пострадал, и несет к дому ближайшему, да. А по дороге уж мужики бегут, кто с двустволкой, кто с оглоблей, кто с вилами. Остановился старик, осторожно мальчонку наземь положил, повернулся и в обратку в сторону волка пошел. Там, рядом с ним, второй мальчишка лежит, за ногу разодранную схватился и орет. Старик же внимания на него никакого не обратил. Орет – стало быть, живой. Подошел он к зверю, нагнулся, да легко так взял и на плечи его взвалил. Это ж какая силища нужна? И пошел, значит, не оборачиваясь, в сторону леса. Мужики хотели было за ним пойти, да побоялись, да. Так и ушел он в лес и волка с собой утащил. Но не это главное, да. Впереди еще что было? Пацаны-то оба живые остались, но и здесь опять без чуда не обошлось. Первый-то, что помладше, совсем плох был. Сильно волк его подрал. Крови много мальчишка потерял. Отцы ребятишек этих в этот же день в город подались, за врачом. А у того сыворотки от бешенства не оказалось. Пришлось за ней в областной центр посылать. А время-то идет. Восьмой день уж как врача нет. У первого пацаненка, кому сильней от волка досталось, между тем уж водобоязнь началась. Мамка ему стакан с водой к губам подносит, а у него тут и судороги начинаются, да такие, что дыхание останавливается. А потом и вовсе галлюцинации начались, да. Все волки ему чудились, что сожрать его хотят. Мечется в постели, а слюна так и течет, да, проглотить не может. А еще через день и вовсе мальца парализовало, да. Тут-то и врач с лекарством появился. Осмотрел он мальчишку, головой покачал и говорит, значит, родителям: «Надежды нет никакой. Жить ему осталось от силы сутки. Извините, но медицина тут бессильна. Раз уж болезнь до такого состояния дошла, никакое лекарство не поможет. Разве что Бог». Ну, мать рыдать, конечно, в ноги доктору бросилась, отец как каменный стоит, слова вымолвить не может. Голову опустил, а по щекам слезы катятся. Потоптался еще доктор у кровати, развернулся и пошел до другого дома, где второй мальчонка был. Тому повезло, да. Болезнь его еще не взяла. Уколол ему доктор лекарство и с собой в районную больницу увез. А в эту же ночь, в окошко, к умирающему мальчику стук раздался. Смотрит мать в окно, а там старик стоит, как всегда в капюшоне своем. Отворила она дверь, пустила его в дом. Старик зашел тихо. Прошел прямиком к мальчишке парализованному. А тот уже дышит через раз. Постоял старик у кровати, потом рукой повел, на свет показывает, чтоб выключили, значит. После этого всем на дверь указал. Вышли все из комнаты. Что уж он там делал, не знает никто, да. Только бормотание из-за дверей слышалось. Часа четыре он с больным находился. Вышел потом и мимо всех к дверям на выход подался. А там остановился, развернулся резко и вроде как смотрит на всех. Люди стоят, ждут, что дальше-то будет? А он вдруг повернулся кругом, да вышел вон. Только в голове-то у каждого, кто в комнате стоял, в этот самый момент слова произнеслись: «Лекарство утром, один раз». Забежала мать в комнату, а дитя ее спит и дышит так ровно, а на тумбочке рядом с кроватью кожаный мешочек лежит с какой-то жидкостью. Наутро дали пацану выпить ее. Через десять дней он уж здоров был. Да и раны-то на теле после ухода старика словно исчезли. Даже следов не осталось. Так вот, значит, все и было, да.