Владимир Карпов - Генералиссимус. Книга 2.

Дела «исторические» Почти все съезды партии называли «историческими», желая подчеркнуть масштабность проблем и вопросов, которые на них обсуждались и решались. История не все приняла их в таком виде в свое лоно, и остались эти эпитеты лишь на бумаге. Но XX съезд действительно стал историческим. Почему? На этом съезде был развенчан «культ личности» Сталина. И поскольку XX съезд имел такое особое значение, необходимо остановиться на нем подробнее: напомнить пожилым (тем, кому было тогда под 30, сегодня уже за семьдесят, они читали в газетах о работе съезда), рассказать молодым – они, как правило, о нем совсем ничего не знают. Для проверки спросил несколько человек из молодежи про этот XX съезд. Один, лет двадцати пяти—тридцати, ответил: «На нем Сталина с работы снимали!» – «Побойтесь Бога, молодой человек, Сталин к тому времени уже умер». – «Разве?» – искренне удивился мой собеседник. Молодая женщина такого же возраста на мой вопрос ответила: «Сталина осуждали за репрессии, разоблачали как врага народа». Это было вроде бы ближе к истине, но все же фраза о том, что Сталина объявляли врагом народа, вызвала горькую улыбку. Но откроем документ: «XX съезд Коммунистической партии Советского Союза (14—25 февраля 1956 года). Стенографический отчет». Я перечитал оба объемистых тома (1100 страниц). Удивление охватило меня с первых же страниц. Я сделал настоящее «открытие»: не верил своим глазам! В повестке дня XX съезда вообще нет вопроса о культе личности Сталина! На 1099 страницах стенографического отчета ничего не говорится об этом. (Обратите внимание – я убавил объем отчета на одну страницу. О ней будет особый разговор). И в то же время (это просто поразительно!) ни один из 126 выступавших на съезде ни разу не произнес имя Сталина, не провозгласил ему здравицу, а ведь этим кончались все выступления на предыдущих съездах. Не ищите этот стенографический отчет, не тратьте время, поверьте мне на слово. В чем секрет, мы вместе разберемся несколько позже. Первым вопросом был отчетный доклад ЦК КПСС. Докладчик – секретарь ЦК товарищ Хрущев Н. С. Второй вопрос – отчетный доклад председателя Ревизионной Комиссии КПСС по шестому пятилетнему плану... Докладчик Булганин Н. А. Четвертый – выборы центральных органов. И все. Никакого обсуждения или принятия решения о культе личности не предусматривалось. Весь первый день был занят докладом Хрущева (колоссальная выносливость!) Не буду утомлять вас пространными цитатами (но, признаюсь, кое-что сегодня звучит очень и очень интересно). Приведу лишь несколько пришлипиальных стратегических заявлений: "Главную черту нашей эпохи составляет выход социализма за рамки одной страны и превращение его в мировую систему. Капитализм оказался бессильным помешать этому всемирно-историческому процессу. (Видел бы Никита Сергеевич, как торжественно шествует капитализм по пашей земле!.. – В. К.) Когда мы говорим о том, что в соревновании двух систем – капиталистической и социалистической – победит социалистическая система, то это не значит, что победа будет достигнута путем вооруженного вмешательства социалистических стран во внутренние дела капиталистических стран". Далее Хрущев излагает утверждение марксистко-ленинской теории обреченности капитализма на гибель. В наши дни мы знаем, что кроме теоретической обреченности компартия Советского Союза давала постоянную многомиллионную подпитку валютой своим единомышленникам для свержения капиталистической системы в десятках стран мира. Надо же случиться такому совпадению: в этом месте я сделал перерыв, сел пить чай, а по телевизору в какой-то передаче прозвучала информация: «За послевоенные годы, начиная с 1947 г. до Горбачева включительно, все генсеки и члены Политбюро подписали выделение 400 миллионов долларов на помощь компартиям других стран». До этого перерыва на чашку чая я намеревался в горько-обличительном тоне написать о том, какие большие деньги тратили наши партийные боссы в ущерб государственным нуждам, по сути дела, пускали на ветер. Но, услыхав неожиданно, что общая сумма всего 400 миллионов, я сравнил ее с миллиардными суммами, которые воруют сегодня дельцы и взяточники при «демократической» системе, и решил не комментировать те мелкие, по сегодняшним масштабам, затраты. Можно сказать лишь одно: скупились, мало тратили, поэтому и победила нас капиталистическая система. В официальных заявлениях наших партийных руководителей частенько бывало, как говорят, «один пишем, два в уме». После Хрущева выступал секретарь ЦК КПСС Шепилов Дмитрий Трофимович, он курировал вопросы внешней политики и международных отношений. В своей речи он предсказывал установление мирового господства социалистической системы не только теоретико-историческим путем. Говорил он и такое: в странах, «...где сложился реакционно-бюрократический аппарат буржуазной диктатуры, где имеется развитая военщина и эксплуататорские классы, будут оказывать отчаянное сопротивление трудящимся в их борьбе по преобразованию общества на новых социалистических основах, пролетарская диктатура вынуждена будет сломить это сопротивление насильственными мерами». Вот так – открыто и четко с кремлевской трибуны, с трансляцией по радио и публикацией в газетах – заявлял секретарь ЦК. Шепилов говорил о разных формах мирного экспорта революции, и все они были более или менее приемлемы. Но вес же, слово не воробей, вылетит – не поймаешь. О возможной ломке капитализма силой сказал секретарь ЦК, руководящий этим направлением деятельности всей партии, никто его не опроверг и ие поправил. Наоборот, аплодировали! Читая стенографический отчет, я решил разобраться в некоторых неясностях, прибегнув к испытанному методу – побеседовать с участниками и очевидцами. Прошло после того съезда 37 лет. Список делегатов приложен к стенограмме – их было 1356 человек. С очень многими я был знаком и мог бы побеседовать запросто. Многие ушли из жизни за эти годы. Но, к счастью, было еще с кем встретиться и поговорить о прошлом. Жив-здоров, как я знал, один из особых делегатов, лет пятнадцать подряд мы встречались довольно часто. Познакомились в красногорском госпитале. У выздоравливающих времени много, переговорили мы тогда, кажется, о всем прошлом, высказали предположения о будущем. Он замечательный собеседник. Эрудит высочайшей пробы. Академик. Автор многих научных трудов, особенно по политэкономии. К тому же еще и соратник по войне, генерал-лейтенант. А после ее окончания – один из виднейших партийных работников и даже руководителей. Не догадались, кто это? Даю еще одну паводку: стенографический отчет о XX съезде начинается словами: «10 часов утра. Появление в ложах Президиума товарищей Н. А. Бул-гапина, К. Е. Ворошилова, Л. М. Кагановича, А. И. Кириченко. Г. И. Маленкова, А. И. Микояна, В. М. Молотом, М. Г. Первухина, М. 3. Сабурова, М. А. Суслова, Ц. С. Хрущева, П. К. Понома-ренко, Н. М, Шверника, А. Б. Аристова, Н. И. Беляева, П. Н. Поспелова, Д. Т. Шепилова, а также руководителей делегаций зарубежных коммунистических и рабочих партий, делегаты встречают бурными аплодисментами. Все встают». Из семнадцати перечисленных – шестнадцати уже не стало, но вот наш будущий собеседник – Шепилов Дмитрий Трофимович. (Это написано мною в 1992 г.) Побывал он и секретарем ЦК КПСС, и министром иностранных дел СССР, и кандидатом в члены Президиума ПК КПСС. Закончил свою политическую карьеру «примкнувшим» к антипартийно и группе Маленкова, Молотова, Кагановича – за то, что при решении вопроса об исключении их из партии имел неосторожность высказать сомнение: вес же Молотов был членом партии большевиков с подпольным стажем. Вот его и «примкнули» к той группе. Дмитрия Трофимовича из партии не исключили, отправили работать в столицу Киргизии город Фрунзе, заведующим кафедрой политэкономии. За ним сохранились ученое и генеральское звания. Старую квартиру отобрали. После отставки Хрущева Шепилов вернулся в Москву. Жил он, к моменту нашей беседы, с женой Марьяной Михайловной в двухкомнатной, удобной квартире в хорошем кирпичном доме, недалеко от стадиона «Динамо». Я прервал работу над рукописью, позвонил по телефону Дмитрию Трофимовичу, договорился о встрече, сел в машину и поехал к нему. Встретил он меня радушно, по-русски обнял трижды. Несмотря на свои восемьдесят восемь, был прочен, высок и могуч. Крупные черты лица. И вообще крупный человек! Личность! Только глаза подводят. Недавно сделали операцию правого глаза, да не очень удачно. – Мне бы воспоминании дописать, всего две главы осталось. Боюсь, как бы глаза не подвели. – А сколько написали? – Вот, посмотрите. – Он с явной гордостью открыл нижние створки на двух тумбах письменного стола. Там плотным строем стояли папки с завязанными тесемками. – Около двух тысяч страниц. Вся наша бурная жизнь и история. Я ведь был свидетелем многих событий, при Сталине начинал главным редактором «Правды». Потом при нем же был зав. отделом ЦК по агитации и пропаганде. И он же меня с треском снял. Я думал, что скоро окажусь на Лубянке. Ждал каждую ночь. Но пронесло. – А за что он вас так? – Если помните, был у нас такой великий преобразователь природы, нет, пожалуй, не природы, а науки – Лысенко. – Ну как же его не помнить, вейсманистов и морганистов разоблачал и истреблял. – Вот именно, истреблял. Я видел – это привело и приведет к еще большим бедам в нашем сельском хозяйстве. Поговорил с Юрием Ждановым (сыном Андрея Александровича Жданова), он был заведующим отделом науки ЦК. У него тоже сложилось отрицательное отношение к самодеятельности Лысенко. Решили мы созвать совещание идеологических работников и ученых. Юрий Андреевич сделает доклад – и развенчаем мы этого выскочку и жулика от науки. Надо сказать, что перед этим событием Юрий женился на Светлане Сталиной. Ну и я был уверен, что дома, в семейном кругу, он обговорит наш замысел и с тестем, и с отцом. Юрий сделал прекрасный доклад – камня на камне не оставил от лжеученого Лысенко. Но тот был очень хитер – оказывается, присутствовал на нашем совещании. Он не был членом партии, его кто-то из дружков провел в зал. Как услышал, о чем идет разговор, тут же побежал к своему лучшему другу Хрущеву, а тот к Сталину. А Сталин, кроме Хрущева, знатоков в сельском хозяйстве не признавал. Выслушал, что произошло, и немедленно собрал Политбюро по одному вопросу, который сам же и задал: – Кто разрешал проводить совещание идеологических работников без разрешения ЦК, кто позволил громить Лысенко? Все молчали. Сталин посмотрел на Андрея Александровича Жданова, тот пожал плечами: «ничего не знаю об этом». Посмотрел на Суслова. Тот буквально онемел, только головой замотал. Ну, вижу, все высшие мои руководители спасовали, встал – и громко так получилось, голос у меня такой: – Я разрешил, товарищ Сталин. Сталин подошел ко мне вплотную, впился в меня глазами: – А вы знаете, что на Лысенко держится все сельское хозяйство? – Товарищ Сталин, Вас неправильно проинформировали. Лысенко не внес никакого вклада в науку. По его теории ни одного нового сорта не вывели. Накажите меня, но пора в этом разобраться. Крупнейших ученых Лысенко превратил в идеологических врагов-морганистов. Сталин смотрел на меня как кобра, не мигая. Он был поражен такой непокорностью. А я тоже растерялся – надо же понимать, что в то время означал гнев Сталина! От растерянности и не выдержав взгляда Сталина, я сел. Тишина и до того была гробовая. А тут будто эту тишину переключили на более напряженную волну. Сталин повернулся и стал ходить по кабинету. Все молчали. И он молчал томительно долго. Потом значительно произнес: – Без ведома ЦК собирать всесоюзное совещание нельзя. Предлагаю создать комиссию под председательством Маленкова, включить в нес Хрущева, Суслова. – Помолчал, добавил: – Жданова. Еще дольше помолчал, походил и вдруг изрек: – И Шепилова. Надо разобраться, провести специальную сессию Академии сельхознаук. И поддержать Лысенко. Комиссия не собиралась ни разу. Меня не вызывали и не приглашали. Пошли репрессии против ученых. Вавилова сначала сослали, потом уничтожили. Лысенко стал президентом ВАСХНИЛ. Меня освободили от занимаемой должности. Я ждал ареста два месяца. И вдруг однажды, когда я был по приглашению композитора Соловьева-Седого на премьере его оперетты «Самая заветная», меня вызвал из ложи к телефону Поскребышев. – Позвоните немедленно по телефону номер... Я знаю, что у вас там нет «кремлевки». Я набрал указанный городской номер и тут же услышал голос Сталина. Я сказал: – Товарищ Сталин, это Шепилов. – Где вы? – Я в театре оперетты... – Как-то неловко было в этом признаваться: после такого разноса – и вдруг в легкомысленной оперетке. Но Сталин, как будто ничего не было раньше, очень просто спросил: – Что-нибудь интересное? Не жалко будет оставить театр? Приезжайте ко мне на ближнюю дачу. Надо поговорить. Я немедленно помчался на его дачу в Кунцево. Встретил он меня очень радушно. Проговорили два часа. Суть разговора заключалась в том, что Сталин понял: у нас неблагополучно в народном хозяйстве потому, что нет основ экономической науки. Люди не знают, как правильно вести хозяйство. – Надо написать срочно учебник по политэкономии, не агитку, а настоящее руководство к действию. Это поручается вам. Возьмите себе в помощь ученых, кого посчитаете нужным. Он тут же изложил мне, и очень компетентно, некоторые вопросы, которые надо объяснить в учебнике. При этом цитировал Ленина, подходил к шкафу, брал книги, не искал, а сразу открывал нужные страницы. Видно, глубоко продумал это поручение. Через два дня на Политбюро Сталин повторил свое поручение и добавил; – Надо создать условия для работы этой комиссии, чтобы ничто их не отвлекало. И чтобы никто не мешал. Лучше на даче, за городом. Подберите им хороший дом. Режим установить такой: неделю работать, суббота и воскресенье – родительский день. Через год учебник должен лежать здесь, на столе. Вот так он сам же меня реабилитировал. Мы писали учебник по главам. Я успел доложить Сталину четыре главы. Он сам их редактировал, и по каждой говорил со мной очень фундаментально. Что бы ни писали о Сталине, да и виноват он во многом, но в теории он был очень грамотен. Учебник вышел после смерти Сталина в 1954 году многомиллионными тиражами и, говорят, принес пользу... После этого интересного рассказа Шепилова я стал прояснять свои вопросы. Сначала прочитал из стенограммы первые строки, как делегаты бурными аплодисментами встретили... Пропустив фамилии всех руководителей, сказал: – Встретили товарища Шепилова. Он понял мою шутку, улыбнулся: – Да. было время! Затем я спросил: – Не вынуждали мы капиталистов защищаться от нашей тихой неминуемой революции в соответствии с развитием истории? Вы были несколько лет министром иностранных дел. Как вы проводили эту политику? Говорили о мире, о разоружении, а в глубине души знали, что они «обречены» и победа будет за нами? – Я в это искрение верил. Да и сейчас не отрицаю, социалистическая система более прогрессивна. Мы допустили много ошибок, и в этом наша беда. Но жизнь показывает, что для народа плановое, научное ведение хозяйства более рационально и надежно, чем капиталистический беспредел. Я открыл его доклад на XX съезде и показал: – Вот здесь вы приводите любопытное объяснение не только обреченности капитализма, а, пожалуй, даже главной беды нашего сегодняшнего расхристанного состояния в экономике, политике, и главное, в идеологии. Даете объяснение этому не вы, а один из столпов капиталистического мира. Вот строки из вашего доклада: "В книге нынешнего государственного секретаря США Даллеса «Война или мир», изданной в 1950 году, мы читаем: «Что-то случилось неладное с нашей страной... Нам не хватает справедливой динамичной веры. Без нее все остальное нам мало поможет. Этот недостаток не может быть возмещен ни политическими деятелями, как бы способны они не были, ни дипломатами, как бы проницательны они не были, ни учеными, как бы изобретательны они не были, ни бомбами, как бы разрушительны они не были». Вы, Дмитрий Трофимович, подкрепляли этой цитатой мысль об обреченности капитализма. А он не только не погиб, но и побеждает. Шепилов усмехнулся: – Все на поверхности, не надо глубоко искать. Да, капитализм пришел к нам. И принес все ту же бездуховность, отсутствие опорной идеологии, веры. Поэтому у нас все и разваливается. Не стало прежних идеалов, не появилось новых. Будут долгие мучительные брожения в потемках. Много дров наломают новаторы, авантюристы и добросовестно заблуждающиеся. И в конце концов все придет на круги своя, то есть восстановится поступательное развитие истории. Социалистическая система, с какими-то коррективами, добавлениями и поправками, все же возьмет верх. Иного выхода нет, это аксиома. Спросил я Дмитрия Трофимовича и о странности в повестке дня съезда, имея в виду отсутствие вопроса, который в историю вписался как главный, – о культе личности. – Но как все же встал на XX съезде вопрос о культе личности без наличия его в повестке дня? Все делегаты будто сговорились – никто ни разу даже по инерции не назвал Сталина в своем выступлении. Ну было бы это после решения о культе личности. Но ведь они все выступали, не зная, что будет обсуждаться этот вопрос. Шепилов снисходительно улыбнулся: – Ничего удивительного. Вы же знаете практику подготовки мероприятий, проводимых ЦК, а тем более – съезда. Все выступления делегатов просматривались и правились. Даже тезисы очень уважаемых иностранных вождей прочитывались заранее и давались рекомендации на правку. А если советует ЦК, кто станет возражать? – Вопрос о культе и о постановке его на съезде действительно при подготовке не возникал? Дмитрий Трофимович задумался, помолчал, потом подчеркнуто значительно молвил: – Я бы не хотел, чтобы вы поняли неправильно то, что я вам расскажу. Неправильно в том смысле, что я хочу преувеличить свою роль. Боже упаси! Особенно теперь нет в этом никакой нужды. Расскажу вам первому, как это было. В своих воспоминаниях я пишу об этом подробно. Но до их выхода еще далеко, а вам, раз вы просите прояснить, расскажу. Рассказал он следующее: – Не знаю, отражено ли в стенограмме, что два дня на заседаниях съезда отсутствовали Хрущев и я. Дело было так. Хрущев не раз говорил среди членов Президиума, что надо как-то осудить репрессии Сталина, отделить от них партию. И вот в один из перерывов в работе съезда он подошел ко мне и говорит: «Я думаю, настал самый удобный момент поставить вопрос о Сталине. Здесь собран цвет партии со всех уголков страны, более удобного случая в ближайшее время я не вижу». Я поддержал его идею. Он спросил: «Поможешь мне срочно подготовить доклад?» – «Разумеется, не сомневайтесь». – «Пошли, сделаем это без промедления». И мы в его кабинете работали дна дня неотлучно. Только спать домой уходили. 25 февраля, когда все было написано и отпечатано, мы вернулись на съезд. Хрущев предупредил накануне, что заседание будет закрытое, без представителей прессы и разных приглашенных. – Он даже не согласовал это с членами Президиума? – удивился я. – Нет, решения Президиума не было. Просто в кулуарах, в комнате отдыха Президиума съезда, Хрущев сказал: «Мы не раз говорили об этом, и вот время пришло доложить коммунистам правду». ...Доклад Хрущева произвел ошеломляющее впечатление. Но делегаты одобрили заявление Никиты Сергеевича. Постановление по докладу Н. С. Хрущева «О культе личности и его последствиях» было принято единогласно и состояло всего из девяти строчек. Имя Сталина, как видите, ни в названии доклада, ни в постановлении не упоминается. Вот так обстояло дело на XX съезде с вопросом о «культе личности», которого не было в повестке дня и который получил действительно исторический резонанс.