Анатолий Карташкин - Карточные фокусы

Третий вариант

Торговля. Неизбежные поездки. Двунаправленные путешествия купцов и мореходов – туда и обратно. Да, опьяняющее увлечение просто не могло не распространиться по миру.

И оно распространялось. Франция – о «Картах на столе» говорят строки «Романа Ренара Кон-трефо», написанного между 1328 и 1341 годами. Бельгия – о приходе игральных карт в Брабант повествует запись составителей хроник Венцесласа и Жанне, сделанная в 1355 году. Дальнейшее нетрудно себе представить. Карточный вал, неумолимо раскручиваясь, начал свое необратимое движение.

Но то – Западная Европа. А что Россия?

В изысканиях Кэтрин Харгрейв отмечается, что игральные карты впервые появились в России приблизительно во второй четверти XIX века. Дата эта является неточной, так как доктор Искусствоведения Ю.А.Дмитриев сообщает о том, что еще в 1759 году механик Петр Дюмолин, приехавший в Москву и обосновавшийся в Немецкой слободе, в доме девицы Нечет демонстрировал маленькую механическую бернскую крестьянку, ткущую полотно, электрическую машину и – движущиеся карты. Другой российский исследователь А. Вяткин называет еще более раннее столетие – XVII, мотивируя это тем, что в 1649 году было издано царское Уложение, где с игроками предписывалось поступать «как с татями», то есть с ворами. По мнению Вяткина, игральные карты пришли в Россию скорее всего из Германии через Украину: «тамошние казаки коротали время за карточной игрой», – пишет он. В пользу немецкого пути говорит также то обстоятельство, что пики (карточная масть) в России именовались «винами», поскольку в тогдашней немецкой колоде аналогичная масть изображалась в виде виноградного листа, а трефы в то время называли «желудями», так как на лицевой стороне карты соответствующей масти рисовался желудь.

Следует, кстати, заметить, что в изобразительной структуре русских карт, в отличие от западноевропейских, присутствовала крепкая государственность. Они к тому же имели (например, в 52-листовой колоде, выпущенной в 1830 году) отдельные экстра-изображения, представлявшие различные регионы России. В левом верхнем углу таких карт помещался герб той или иной губернии – скажем, Новгородский герб, на котором два медведя опирались на светильник с тремя свечами, а между ними находились скрещенные мечи.

Или масти – каждая из них в той колоде 1830 года включала в себя список соответствующих населенных пунктов:

а) черви – Архангельск, Вятка, Кострома, Ярославль, Владимир, Оренбург, Смоленск, Тверь, Новгород, Псков, Вологда, Олонец;

б) пики – Воронеж, Ливония, Рига, Эстония, Ревепь, Иркутск, Енисейск, Красноярск, Томск, Тобольск, Таврида, Херсон, Екатеринослав, Кавказ, Ставрополь, Астрахань, Саратов;

в) бубны – Пермь, Харьков, Курск, Орел, Калуга, Москва, Тула, Тамбов, Пенза, Нижний Новгород, Казань, Симбирск;

г) трефы – Курляндия, Митау, Кишинев, Белосток, Полтава, Чернигов, Киев, Житомир, Гродно, Вильно, Минск, Могилев, Витебск.

При этом на бубновом тузе всегда изображался русский орел, а ниже его давалась метка, обозначающая карточное производство.

В России глобус называли «движущимися картами».

На бубновом тузе изображали символ милосердия – пеликана, вскармливающего своей кровью птенцов, так как проценты от продажи карт отдавали в сиротские дома.

Любой, кто хоть раз имел дело с картами, назовет три основные области их применения почти не задумываясь: игры-гадания-фокусы. А после некоторого размышления добавит, вероятно, триаду традиционно-сопутствующих им чувств: азарт, вера, удивление. При этом неназванным остается, как правило, еще одно присущее картам свойство – они волнуют и даже вдохновляют.

Макао – небольшое местечко вблизи бывшего Гонконга. Здесь, в казино, с наступлением темноты разворачивается игорный ад. Около полуночи набирает силу, раскручивается яростная, безжалостная игра. Огромные ставки, пачки нераспечатанных банкнот, ястребиное напряжение. «Главное лицо тут, видимо, молодая, очень молодая красивая китаянка, – рассказывает болгарский журналист Крум Босев. – Она тасует и раздает карты. Какое умение, какое изящество, какая красота! Когда она успела научиться этому искусству? Она берет нежными, тонкими пальцами, длинными, как у скрипачей-виртуозов, колоду карт, едва касается их, и они как будто сами двигаются, играют в ее руках, прилипают к ее пальцам. Она с молниеносной быстротой группирует их в идеальный полукруг, и так же молниеносно карты начинают вылетать из ее рук, как маленькие ракеты. Карты делают красивый правильный круг в воздухе и равномерно и точно падают в руки или перед руками игроков. И все это делается с необычайной элегантностью».

Потрясающие фразы! Они не выдуманы, не сочинены – это ясно. Они искренни, они рождены наблюдением, и оттого над ними следует поразмышлять. Ведь в самом деле – в помещении сконцентрирован жуткий азарт, вокруг кипит хищная игра, а журналист заворожен изысканностью пластики, не может отвести глаз от свободной траектории полета, за столами делаются бешеные ставки, однако автор говорит о чистой мелодии рук – нет ли в этих литературных откровениях отблеска некой высшей истины зрелищности? Не продиктованы ли слова Босева вдруг возникшим ощущением удивительной гармонии, буквально неземной эстетики, когда исполнителя перестают называть даже «мастером» – о нем начинают говорить почтительно: маэстро!

Обратим внимание вот на что. В отрывке практически отсутствует упоминание о конкретности – воспроизведенная автором картина может быть в равной степени отнесена и к карточным играм, и к карточным фокусам. В цитате нет также ни одного из компонентов триады «азарт-вера-удивление» – зато она насквозь пронизана восхищением. Почему? Не оттого ли, что карты оказались оторванными, поднятыми, вознесенными над плоскостью стола – помимо, разумеется, совершенной пальцевой техники? Не потому ли, что виртуозные манипуляции с ними стали выполняться в пространстве?

Передо мной лежит пожелтевшее письмо. Давнее, еще 1961 года. От замечательного фокусника Харро Треффа из Германии. Я разглядываю его и вспоминаю то время.

Трефф приехал на кратковременные гастроли в Москву. И мы, Валерий Ребезов и я, оба волшебники-любители, заглянули к нему за кулисы Зеленого театра, что в Сокольниках. Встретились, познакомились и долго-долго беседовали.

Помню фрагмент из его рассказа:

– Представьте – Ницца. Залитое солнце побережье. За легкими столиками, разбросанными то здесь, то там, невдалеке от величаво покачивающегося моря, сидят отдыхающие. Кто в одиночку, но чаще – парами. И вот из-под навеса, где располагался коктейль-бар, появился человек в летнем белом смокинге. Я тогда сказал жене: «Наверняка карточный фокусник». Не знаю, почему я произнес эти слова, но я угадал. Он подходил к каждому столику и показывал всего по одному карточному трюку. Кроме колоды карт, у него не было никакого реквизита. Я посчитал: восемнадцать столиков – восемнадцать различных фокусов. Когда же он оказался у нашего стола, я попросил у него колоду и продемонстрировал свой трюк – ему. Он заулыбался, и мы разговорились. Он оказался французом. Студентом, приехавшим на курорт отдохнуть, а заодно и подзаработать – работая за столиками в качестве чародея. Он говорил, что ему не столь важно, как именно удивлять людей – он мог бы находиться рядом с единичной парой посетителей в течение получаса, прогоняя для них полную программу, но руководство коктейль-бара требует обслуживать все без исключения столики, понемногу и равномерно.