Георгий Костин - Дуэль Агамурада с Бердымурадом

Правда, у меня есть задумка. – Тут голос Агамурада сделался особенно мягким и журчащим. Явно чувствовалось, что он, Агамурад, доверчиво делился с друзьями детства своей главной, но зыбкой пока мечтой. Которую можно от себя отпугнуть неосторожно высказанным: грубым или громким словом, как диковинную дикую птицу. – Я хочу попробовать научиться ловить рыбу голыми руками. Ты же ведь помнишь, – обратился он теперь к Сереже, чтобы заручиться его душевной поддержкой, – как мы ловили руками рыбу в Круглом озере, в которое впадает наш целебный сероводородный источник? Ясное дело, рыба там дурела от сероводорода и была как пьяная…Или, фиг его знает, может быть и лечилась, принимая сероводородные ванны, как и мы люди. Ил там точно целебный… Я облазил берега всех озер в окрестности, а мелкие озерца – вдоль и поперек. Везде донный ил черный, грязный. Чернота порою въедается в ноги, что отмыть её бывает трудно. А на Круглом озере как будто в бане: ноги отмываются до белизны, да и волосы, заметил тоже, становятся гуще и шелковистее. Да и общее состояние после того, как полазаешь по Круглому озеру, становится спокойное, напористое и бодрое, как после зеленого чая с добавлением высушенного и раскрошенного золотого корня или корня женьшеня.

А может быть действительно рыба спускалась в Круглое озеро по каскаду пойменных озер, чтобы полечиться? А мы их ловили бедолаг… – Неожиданно даже для себя самого задался вдруг этим вопросом Агамурад, и, чуток помолчав и похмурившись, ответил себе. – Впрочем, рыбы – на то они и рыбы, чтобы их ловить. Хорошо помню, что та, которую мы вылавливали на Круглом озере – была жирная и вкусная – и в ухе и в жарехе. Она, помню, стояла на том озере, уткнувшись мордами в берега. А берега там чакановые обрывистые, метра по полтора – два. И корни у чакана – длинные, извилистые, переплетенные между собой. В них полно нор и всяких углублений в виде маленьких подводных пещерок. Сазаны, а то, ведь бывало, и сомы тоже забьются в эти пещерки или даже норы и стоят неподвижно часами, чуть шевеля жабрами. Их, помню, трогаешь пальцами, поглаживаешь, а они – хоть бы хны. Даже кажется, что им нравится, что их поглаживают, словно это не рыбы, блин, а домашние кошки. Будто каким-то гипнозом мы тогда усыпляли их. Кто знает, может быть наши ладони и излучали тогда гипноз. Сазаны те безропотно позволяли себя прижимать к стенкам пещерок, чтобы можно было удобно ухватить их под жабры. А когда рядом не было стенок и приходилось утыкивать их мордами в ил, они тоже безропотно позволяли это с собою делать, были будто уснувшие. И только когда пальцы обоих рук цепко обхватали их за жабры, они начинали неистово дергаться и трепыхаться. Но поздно, кто их теперь из своих рук выпустит? Разве что только – чтобы бросить в лодку…

От их трепыхания, понятное дело, поднимался шум, и другие рыбы, стоящие рядом, испуганно разбегались. Поэтому нужно было выбирать самого крупного из всех, до которых дотягивались руки… Трогаешь их всех по очереди, нежно поглаживаешь. А потом как бы ненароком обхватишь бережно ладонью, чтобы определить кто на сколько тянет. Этот – граммов на шестьсот или девятьсот. Тогда – к другому: другой может быть – крупнее. А если нет, то возвращаешься – к самому крупному… Все это нужно было делать бесшумно, без резких движений, чтобы вода не шевелилась и рыхлый донный ил не поднялся мутным облачком со дна. Понятное дело, когда не попадалось крупных сазанов, приходилось обходиться тем, что есть. До сих пор со смехом вспоминаю, как Никитка от жадности хватал сразу по два, а то и по три полукилограммовых сазанчиков, которых сам же и сбивал в кучку… И надо же, иногда ему это удавалось. Но чаще всего сазанчики, начав трепыхаться, выскальзывали из его ладоней, когда он их вынимал из воды. Те, отчаянно трепещущие, плюхались обратно в воду. Поднимался неимоверный шум. И едва ли не все сазаны Круглого озера с шумом бросались врассыпную, на озере начиналась истошная паника… Все камышовые и чакановые заросли начинали ходить ходуном… Некоторые сазаны, а может быть и сомы тоже, я их тогда не мог еще видеть под водой, застревали в зарослях и начинали биться в них, поднимая бурные брызги, как это бывает у рыб только при икромете. Короче, Никитинская жадность не одну нам рыбную ловлю испортила… Смешно, конечно, теперь вспоминать это, но тогда мне всегда было жалко преждевременно законченной рыбалки. Я всегда злился на него, и не любил с ним ловить рыбу руками на Круглом озере…

Другое дело с тобой. Помнишь, как мы однажды напали на одну пещерку? Метра полтора в ширину и в глубину где-то так же. В ней еще были разные углубления и норы. Конечно же, помнишь, такое не забывается. Лично ятакое, наверное, буду помнить всю жизнь. В эту пещерку набилось, до сих пор думаю, штук десять – двенадцать сазанов. И все крупняки – от полутора до трех килограммов. Я поначалу растерялся: никогда не сталкивался с таким большим количеством крупных сазанов. К тому же их, таких огромных, удержать в руках невозможно: вырвется за милую душу каждый, поднимет шум, брызги и всех распугает. Хотя гладятся позволяют… Трогай их – не хочу: за тугие бока, поглаживай нежно от головы до хвоста – не шевелятся, и даже будто мурлычут, как дремлющие коты. Короче, я лично не знаю, что с такими делать. А смотрю, ты как ни в чем не бывало вынимаешь из воды двухкилограммового сазана, словно ведешь за веревочку безропотного бычка. И он начинает трепыхаться, когда оказывается в воздухе, и когда уже неслышно его трепыхания… И бережно, спокойно, словно это плотвичка двухсотграммовая, опускаешь его в лодку… Потом опять приседаешь и через пару минут также спокойно вынимаешь из воды второго крупача… И вот тут-то я разглядел, что ты их не держишь руками под жабрами, а насаживаешь на указательный палец правой руки через пасть и под жабры, как на кукан. А левой рукой бережно придерживаешь за пузо, чтобы не трепыхался… Но честно говоря, мне та рыбалка на всю жизнь запомнилась твоим бесподобным выражением лица. Ты – сидишь по шею в воде, и даже немного задрав вверх голову, чтобы погрузиться в неё еще глубже. Лицо твое безмятежно, глаза – простодушны, как у ребенка, словно пьешь свежезаваренный чай в тени под навесиком в пятидесятиградусный полдень. И тебе, как обычно – вечный кайф: тебя обдувает прохладным ветерком. Ты нежишься и наслаждаешься глубокой расслабленностью… И вот с таким выражением лица вдруг достаешь из воды одного двухкилограммового сазанчика, потом как не в чем не бывало – второго, третьего…

Хотя, конечно же, не обижайся только, ты – всегда отличался хитрожопостью. Всегда мог придумать что-нибудь такое, что еще никто не придумывал. Ну, и я тоже, сам знаешь, не лыком шит, сразу въехал, как это ты делаешь и тоже решил попробовать… Выбрал самого крупного, нежно прижал его к рыхлой стенке… Попробовал всунуть в пасть палец, а она у него закрыта… Но тогда, я это уже тыщу раз всем рассказывал, и до сих пор смех разбирает, пощекотал ему пальцем под горлышком, словно коту… Он и раскрыл пасть, я туда – указательный палец. Он сжал палец… Я замер, чтобы не спугнуть его… Он стал палец сосать и даже вроде причмокивать, как это любят делать сазаны… Ну, он чмокнет, я – раз, и палец – еще глубже … Он еще раз чмокнул, а я – еще глубже палец… А потом до такой степени расхрабрился, что даже умудрился поглаживать подушечкой пальца его небо… Ну, он и пропустил палец под жабры. А когда мой палец просунулся наружу из-под жаберной крышки, я его сцепил с большим пальцем в замок… И не было теперь на свете силы, которая расцепила бы мои пальцы. Так что можно было считать, что этот сазан – мой. Но подумал, если потяну его за жабры, чтобы вынуть из воды, то он, почувствовав насилие над собой, опомнится и начнет вырываться. Поднимет шум и все другие сазаны в панике бросятся кто куда. Испорчу тебе и себе рыбалку. Тогда я подсунул под его брюхо левую ладонь. Он улегся на неё, словно это было дно пещерки. И когда стал медленно поднимать его ладонью к поверхности воды, он не пошевелился. Даже когда оказался весь на воздухе, то оставался быть неподвижным, словно загипнотизированный. И только когда я его бросил в лодку, он забился на дне лодки… Хорошо, что у нас на ней были высокие борта, точно выпрыгнул бы. Короче, я получил от твоего способа ловли – ошеломительный кайф. И когда также обхаживал второго крупача, то старался не торопиться, чтобы потянуть удовольствие. За час мы с тобой взяли из той пещерки девять крупачей: я – четыре, а ты пять, но ты взял и самого крупного: он потянул на три двести. Но, говорю тебе, там было больше, точно знаю, что минимум пару штук ушли из пещерки в сторону… Но, думаю, не потому, что мы их напугали, а, наверное, по какой-то своей причине…