Михаил Заборский - Вокруг крючка

Однажды в июльский полдень мы сидели, устремив усталые взгляды на неподвижные поплавки. Великолепная тишина царила вокруг. По случаю жары рыба не клевала. И когда кое-кто уже потянулся сматывать удочки, вдруг послышался многозначительный звук — будто бы по воде ударили с размаху большой мокрой тряпкой.

Все, точно по команде, повернули шеи и увидели, как от ближнего островка расходятся широкие круги потревоженной воды. А спустя секунду, изогнувшись наподобие бумеранга, из небольшой лагуны вылетела метровая рыбина. Не рассчитав прыжка, она плюхнулась на травянистую мель, явив изумленным зрителям желтоватое брюхо, сплюснутую голову и широко разинутую пасть. А еще через мгновение щука исчезла, оставив нас в состоянии блаженной растерянности.

— Ручаюсь за восемь килограммов! — сказал сосед по лодке, утирая платком внезапно захолодевшую лысину. — В тысяча девятьсот двадцать втором году у меня точно такая же сорвалась. Родная сестра… Ей-богу!

С этого, собственно, и началось. Появление Великой щуки ознаменовало наступление новой спортивной эры.

Появились лесы, способные выдержать тихоокеанского тунца, и крючки, на которых с успехом можно было вывесить говяжью тушу. Заново грунтовались и красились поплавки. До предельной остроты оттачивались багры. С тысячью предосторожностей на водоем транспортировались самые завлекательные живцы. Вопрос об этичности поведения Великой щуки дважды обсуждался в президиуме рыболовного общества. Круглые сутки по берегам водохранилища дымили костры и белели палатки. Преследование возмутительницы спокойствия начиналось всерьез.

Меж тем близилась осенняя пора. Подмосковные рощи оделись в багрец и золото. В прозрачном воздухе потянулись нити паутины, засвистели крылья уток. Холодала вода, повышался аппетит подводных обитателей, крепли надежды чающих рыболовов. Шел ядреный сентябрь — месяц рыжиков, клюквы и неистового щучьего жора.

Утро, в которое произошло событие, оставившее неизгладимый след в местных рыболовных анналах, выдалось тихое и туманное. Впрочем, туман был бы весьма неубедительным определением для той густой сметаны, в которую окунулась окрестная природа. Часа два мы провели в томительном ожидании, но когда стало окончательно невмоготу, сели в лодку и двинулись вперед, напрягая в памяти все свои знания по слепому кораблевождению.

И вскоре убедились, что не являемся одинокими. Туман был полон звуков: скрипели уключины, где-то позвякивали ведра, гремели цепи, повсюду раздавалась перекличка неугомонных чудаков, охваченных единой всепоглощающей страстью. Великая армада рыболовного воинства рассеивалась по широким просторам завуалированного водоема.

Мы находились в превосходном настроении, ибо каждый рыболов-любитель с утра нафарширован надеждами на успех не менее плотно, чем жареный лещ гречневой кашей. Да и вечер обещал приятную встречу: Максимыч пригласил нас к себе на день рождения.

— А кой тебе годик? — с шутливым пафосом продекламировал один из приглашенных.

Новорожденный вместо ответа многозначительно пощелкал себя указательным пальцем около кадыка; после чего всякий отказ от визита граничил бы с явной бессмысленностью.

Конечно, мы заготовили и подарки: латунный портсигар с изображением меланхолической хищной птицы и шелковое кашне экзотической расцветки. Кроме того, было заключено джентльменское соглашение, по которому все трофеи сегодняшней рыбалки поступали на пополнение праздничного стола.

— А что, черт возьми, если нам-таки удастся заполучить Великую щуку?! Уж мы бы сумели уберечь тайну до последней минуты! Вот был бы сюрприз!

— Наверно, переживает бедняга! — сказал приятель, нажимая на весла, что по сути было совершенно ни к чему, так как нужное направление давно было безнадежно потеряно. — А сегодня его старуха разве на речку отпустит?.. Нет, брат! В такие дни жены с самого утра силу забирают… По себе знаю!

Но тут, словно категорически отвергая вынесенное соболезнование, из глубины тумана раздались знакомые всхлипы:

«Ых! Ых! Ых!»

И вдруг оборвались они так же внезапно, как и возникли. Только мы, обнадеженные близкой встречей, еще долго кружились из стороны в сторону, пытаясь определить, в каком направлении находится источник звуков.

— Хватит! — с сердцем сказал приятель, опуская весла. — Теперь я окончательно не понимаю, куда заехали. Давай-ка покурим.

Но не успели мы сделать по затяжке, как слабый порыв ветерка пахнул на нас знакомым запахом одеколона «В полет!», отличавшего посетителей вокзальной парикмахерской с той же безошибочностью, с которой пряный рассол отличает маринованную кильку. Затем что-то зашипело, словно впопыхах выключаемый примус, и, наконец, где-то неподалеку в воду обрушилось тяжелое тело. Большая волна заколыхала наш ялик.

Дальнейшие события представляли собой сплошную фантасмагорию. Кто плавал на лодке в тумане, знает, как увеличиваются в представлении близкие предметы. Жалкий побег осоки соперничает со стеблем добросовестно вымахавшей кукурузы, блюдечко кувшинки расползается до размеров раскрытого зонтика, а какой-нибудь ольховый кустик напоминает декорацию помещичьей рощи на сцене оперного театра. Вот почему бакен внезапно вынырнувший из плотной массы тумана, справедливее всего было бы сравнить с гигантским колоколом, приводящим в восхищение многочисленных экскурсантов Московского Кремля. И самым удивительным оказалось то, что бакен раскачивался…

Только подогнав ялик вплотную, мы выяснили причину этих колебаний. По грудь в воде, уцепившись обеими руками за скользкую, обросшую зеленой слизью крестовину, барахталась знакомая фигура в серебристом плаще. Максимыч с напряжением поднял голову, и его очки, точно взбрызнутые дождем автомобильные фары, направились в нашу сторону. И при всем этом ни слова о помощи, ни единого звука не проронили его сомкнутые уста. Клянусь, мы струхнули в этот момент. Время от времени бедняга судорожно дергал подбородком, как бы указывая на что-то находящееся впереди. И тут мы ахнули. В стиснутых зубах нашего друга бульдожьей хваткой был зажат конец толстого жерличного шнура, резавшего воду в разных направлениях. Все разъяснилось молниеносно. Спустя мгновение охотник, удерживающий свою добычу столь удивительным образом, был благополучно водворен в ялик. За ним последовала Великая щука. А потом мы подобрали вокруг места аварии все то, что еще обладало способностью плавать и что нам позволил подобрать туман. Увы! «Берточки» не оказалось среди найденных нами вещей.

…Из осенней экипировки запасливого рыбачка всегда можно выкроить подходящую одежонку на троих. Так без особого для себя ущерба мы собрали Максимычу сухую смену. В овечьей жилетке, шерстяных волосатых кальсонах и кустарных галошах красного цвета пассажир наш восседал на корме и яростно дымил папиросой. Между галош торчал здоровенный рыбий хвост с оранжевой окаемкой, шлепая которым Великая щука словно бы сетовала на свою роковую неосмотрительность. Туман постепенно уходил, разрываемый на клочья, гонимый усилившимся ветерком, и яркое осеннее солнце пробивалось, сквозь дымчатое, но уже голубеющее небо. День сулил выстоять золотой — погожий сентябрьский день. И все вокруг начинало казаться чудесным… Эх, если бы не эта злополучная «Берточка»!