Дмитрий Лесной - Русский преферанс

«Избалованный русский барич, что между прочим с известной прелестью отражалось на его произведениях», — так охарактеризовал этого писателя близкий друг и сосед Афанасий Фет в своих «Воспоминаниях». До конца жизни Тургенев был скорей шахматистом, чем картёжником; о последнем годе жизни Тургенева вспоминает Я. П. Полонский:

«Тургенев был искусный шахматист, теоретически и практически изучил эту игру и хоть давно уже не играл, но мог уступить мне королеву и всё-таки выигрывал».

Об «увлечениях» Тургенева вспоминает также П. Д. Боборыкин: «Тургенев предавался разным видам любительства: он был охотник, шахматный игрок, знаток картин, страстный меломан».

Сведений о тургеневской игре в карты сохранилось очень мало, однако его оценка игры Белинского в преферанс как более чем посредственной, а также история о том, как он подтасовал бедному критику восьмерную в червях так, чтобы тот остался без четырёх, [45]служит бесспорным доказательством того, что по крайней мере в 1840-е годы в России Тургенев играл именно в преферанс. В более поздние годы Фет навестил Тургенева в поместье Виардо и свидетельствовал о первом же проведённом вместе вечере: «Приехал домашний доктор, составился вист, хозяйка села за рояль» — и т. д. О следующих днях в обществе Тургенева, Луи Виардо и «домашнего доктора» там же: «…утренние партии на биллиарде, а к вечеру, кроме музыки и виста, серебряные голоса девиц»; иначе говоря, в поместье Виардо вист — предшественник преферанса — был делом ежедневным. Тургенев, видимо, ограничивался игрой в коммерческие игры, но, в отличие от Фета, никогда своё «неумение» не афишировал, — как большинство шахматистов он играл достаточно хорошо.

Поэт, по выражению Тургенева, «малый превосходный, милый, забавный — и, по-своему, весьма умный». Автор трёхтомных мемуаров, в которых чуть ли не половину страниц занимает описание охотничьих подвигов автора, но считанные строки — игра. Во время учения в Московском университете был близким другом поэта Аполлона Григорьева, живя у которого сдружился с правоведом Калайдовичем, в чьём доме на Плющихе стал бывать. Рассказывая об этих посещениях, Фет сознаётся:

«Чтобы не сидеть сложа руки, мы раскидывали ломберный стол и садились играть в преферанс по микроскопической игре, несмотря на мою совершенную неспособность к картам», — речь идёт, видимо, о 1842–1843 гг.

Позднее, став профессиональным военным, Фет неизбежно соприкасался с играющими в карты и оставил множество свидетельств об игре и отношении к игре. Рассказывая о «молодом, небольшого роста корнете Ревелиоти», он пишет: «Жажда деятельности при полной обеспеченной праздности нашла у юноши единственный исход в азартной игре. Весёлый Ревелиоти жаждал не выигрыша, а волнений, и хотя не раз приходилось ему выписывать от отца денег, тем не менее в большинстве случаев карты любили его и в полку говорили, что не далее как вчера он выиграл у Кудашева 1000 рублей и у молодого корнета Бражникова 1500 рублей». Фет пишет ниже об офицерах своего полка, то и дело проговариваясь: «К числу бесшабашной молодёжи, не чуждавшейся банка и штосса, надо причислить и рослого красивого Потапова» — и т. д. Рассказывая о богатом помещике Алексее Фёдоровиче Бржесском, к жене которого Фет был неравнодушен, мемуарист без большого осуждения пишет о «весьма сильной страсти» Бржесского к картам, о том, как тот перед поездкой за границу проиграл все деньги, приготовленные на поездку, пришёл к жене каяться, но она, проснувшись на минутку, сказала, чтобы он взял из её саквояжа 500 рублей: «Ты отыграешься». К четырём же часам утра Бржесский вернулся, «отыграв весь свой значительный проигрыш, присовокупив к нему 5000 рублей выигрышу».

О дяде Бржесской, Добровольском, Фет пишет нечто такое, что человек, осуждающий игру в принципе, не сочинит: «Он был по природе карточный игрок и всю жизнь предавался своей страсти… Так как он играл с известной выдержкой, то к концу жизни наиграл значительную сумму денег». Назидательную историю о некоем поручике, проигравшем казённые деньги и после этого застрелившемся в два приёма, Фет заставляет рассказать своего знакомого М. И. Петковича и никак не комментирует. Забывая о древней мудрости, гласящей, что слишком часто повторяемым уверениям слушатель перестаёт верить, Фет рассказывает о вечерах в квартире Небольсина, «где по вечерам офицеры играли в карты и ужинали», и добавляет: «А так как мне эта премудрость положительно не далась и я во всю жизнь не сидел за серьёзною картёжною игрой, то пристал к дамской партии, где по причине микроскопической игры я мог безнаказанно, как говорится, плести лапти».

Несколькими страницами ниже Фет уже во всю доносит сам на себя: «С водворением откупа в городе появился управляющий откупом Познанский, католик поляк, женатый на польке. Познанский сначала хаживал по вечерам составить партию преферанса у Карла Фёдоровича, а затем последний стал иногда ходить на преферанс к Познанским… Кащенко с Познанским и Цинготом составляли партию полковника, а я пристраивался к дамам».

На следующей странице игра довольно подробно описывается, например:

«Однажды цветущая и бойкая г-жа Порайкошец, будучи моим партнёром за картами, в минуту, когда я надеялся, показавши ей свою масть, задать нашим противникам шлем, ухитрилась по рассеянности пойти в руку противника и таким образом привела меня в самое болезненное недоумение» , — поскольку речь идёт о «зимних квартирах» в Елизаветграде никак не позднее 1853 г., когда Фет добился перевода в лейб-гвардейский уланский полк, стоявший близ Петербурга, игра шла, очевидно, в вист — кажется, Фет играл в вист с Тургеневым, мужем Полины Виардо и их домашним доктором в середине 1850-х. Об этом см. также в статье «Тургенев». Фет, желая обосновать своё отношение к игре и к жизни, подробно живописует антипода — собственного троюродного брата Василия Павловича Матвеева, с которым поддерживал отношения всю жизнь:

«Нет ничего приятнее проживания денег, но зато нет ничего тяжелее наживания их не посредством какого-либо удачного предприятия, а микроскопическим ежеминутным воздержанием. Представителями таких противоположенных приёмов являлись мы с Василием Павловичем, и он иногда указывал на это, выставляя теорию идеала игрока. Игрок, по его мнению, любит не барышническую наживу, а саму игру, трепет, который порою не имеет себе равных даже в минуту рукопашной битвы. Играя собственными чувствами, игрок стремится овладеть и душою своего противника, и поэтому в доме его должно быть всё могущее привлечь самые разнообразные вкусы. Там должна быть молодость, красота, изящные искусства, великолепный стол и вина и т. д.».