Рим Ахмедов - Книга откровений. По следам Одолень-травы

Высунувшись из окна, я подставил щеку ласковому солнечному лучу, с удовольствием наблюдая за оживленной суетой синичек возле кормушки. Думал об ожидающей меня пишущей машинке с незаконченным рассказом, когда в балконной двери показалась жена и сообщила, что в коридоре опять ждёт меня какой-то посетитель, с утра уже третий.

Не решаясь зайти в прихожую, на лестничной площадке стоял высокий худощавый парень, не по сезону легко одетый, без куртки, в грубом свитере ручной работы, джинсах и летних туфлях. «Почему не проходишь в дом? Замерз ведь!» — сказал я ему с укоризной. «У нас в Ашхабаде жара, — ответил он с виноватым видом. — Уехать пришлось срочно, о себе подумать было некогда». Извиняясь чуть ли не через каждое слово, всё с тем же виноватым выражением лица, он рассказал, что его зовут Рушан, привёз из Туркмении умирающую мать. У неё рак желудка последней стадии. Врачи сказали, что она едва ли протянет неделю. Да и нет в Ашхабаде хороших специалистов. Она хотела только одного — чтобы похоронили её в Башкирии, в родной деревне. Рушан довёз мать до Уфы еле живую, прямо с поезда доставил на машине скорой помощи в онкологическую клинику. Санитары внесли больную в приёмную, переложили с каталки на голую кушетку и ушли. А врачи принимать больную отказались: Сания X. — гражданка другого суверенного государства, без российского паспорта и медицинского страхового полиса. Формально они правы, Сания для них, прежде всего, иностранка. Любое вмешательство упирается в политику. Умри она на операционном столе, если врачи из милосердия, на свой страх и риск, возьмутся за неё, — вина на них ляжет. Их сразу обвинят в нарушении международных законов, а это прокурором и тюрьмой пахнет. Они прежде всего обязаны были связаться с консульством Туркменистана, получить указания, а там и тут чиновники прежние, одинаковой советской выучки, неделями, месяцами начнут «отфутболивать» проблему, не решаясь взять на себя хлопоты, пока не получат добро из высших инстанций. Мать стонет от невыносимой боли, корчится от спазмов, без конца рвёт кровью, а на Рушана с бранью накинулись санитарки: здесь нет прислуги, требуют отмыть от крови пол. Откуда-то появилось ведро с водой и тряпкой. Пришёл толстый доктор в белоснежном халате, в золочёных очках. Он даже не подошёл к кушетке, издали бросил мимолётный взгляд на больную и внушительным басом приказал санитаркам: «Уберите её отсюда немедленно! Куда угодно, хоть на улицу! Не оставлять же у нас в больнице совершенно посторонних людей». Затем обратился к Рушану: «Забирайте свою маму, молодой человек, везите обратно в Туркмению или куда хотите, у нас своих покойников девать некуда». У парня хватило гордости и самолюбия ответить: «Вы врачи, давали клятву Гиппократа, вам и решать, лечить её или выкинуть как собаку на улицу. А у меня нет никакой возможности забрать маму отсюда, нет денег отвезти её в дальний район республики, да и не выдержит она дорогу. Можете милицию вызвать, но никуда мы отсюда не уйдём. Нам некуда идти!» Рушан торопливо, глотая слова и не договаривая их до конца, хватал меня за руки, умолял спасти мать. Как позже выяснилось, одна из сочувствующих медсестёр дала мой адрес, сказав, что в создавшейся ситуации вряд ли ещё кто-нибудь откликнется на беду, свалившуюся на его плечи. Моё безмятежное настроение, вызванное ощущением наступившей долгожданной солнечной весны, после встречи с оглохшим от горя незнакомым парнем в полутёмном коридоре вмиг угасло. Напрасно я пытался внушить ему, что я вовсе не кудесник, такой же обычный человек, как и все, и живём мы, увы, не в каком-то сказочном, а в реальном мире, и решить вопрос устройства его матери в стационаре я бессилен. Кто позволит мне, далёкому от медицины, постороннему человеку, обычному прохожему с улицы, хозяйничать в больнице, в чужих владениях, где дозволено присутствовать лишь узкому кругу специалистов? «Не надо вам ходить в больницу. Вы только дайте мне лекарства, а предлагать их маме буду я сам», — умолял Рушан.

И я сдался. Перед глазами во всех драматических красках живо предстала вся картина. Попросил его прийти часа через два. Сразу начал хвататься за травы, соображая, что дать в первую очередь. Сильные боли, спазмы, кровотечение... Можно, конечно, ограничиться, самым малым — допустим, для начала водяным перцем. Он быстро избавляет от боли, на себе испытано. Так же быстро останавливает кровотечение. Но входящий в состав травы сесквитерпеновый альдегид, обладающий противоопухолевым действием, проявит себя не скоро. Одного водяного перца мало. Это как от головной боли анальгин предложить — даст кратковременное облегчение, а может, и вовсе не даст. Нет, здесь каждая минута дорога. Раковые клетки, в отличие от нормальных, растут быстро, в геометрической прогрессии. У меня даже мысли не возникало об излечении матери Рушана. Большим достижением для себя я посчитал бы добиться временного облегчения, когда больная смогла бы встать с кушетки, набраться сил, чтобы проехать триста километров до родной деревни. А для этого одной травинки мало. Надо составить полный комплекс. Причём, ударный.

Подумав, пришёл к выводу, что болиголов в данном случае будет слабоват. Будь что будет, решил назначить настойку из цветущих верхушек борца высокого. И принимать не один, а три раза в день, начиная с одной капли утром, днём и вечером, доведя до десяти и в дальнейшем не сбавлять. Сосновый мёд с цветками сосны употреблять по чайной ложке так же три раза в день. Через полчаса — настой листьев чёрной ольхи, заваривая одну столовую ложку в стакане кипятка. Пить по трети стакана с чайной ложкой желудочного бальзама. В его состав вошли 100 мл настойки почек чёрного тополя, 100 мл настойки кровохлебки, 100 мл настойки корней сабельника, 100 мл настойки травы водяного перца, 50 мл корня молочая прутьевидного, 30 мл настойки белены, 20 мл настойки цветков конопли. После еды (хотя бы условно, по времени) выпить настой травы чернобыльника с половиной чайной ложки настойки травы будры. Вечером, а можно и в любое время, когда захочется, пить чай из цветков калины с чайной ложечкой мёда.

Рушан не ожидал увидеть такое количество лекарств. «У меня, наверное, денег не хватит на всё», — растерянно пробормотал он и достал из кармана две зелёные купюры по сто долларов. В те годы только они считались надёжными деньгами. «У тебя много таких зелёненьких?» — поинтересовался я, вспомнив красочные телевизионные картинки с роскошным дворцом первого президента Туркмении, объявившего себя Туркмен-баши, то есть отцом нации, и поставленный в его честь золотой памятник. Щедрой позолотой сияло всё, что находилось на площади перед дворцом, — отделка фонтанов, скамейки, ажурные светильники и все остальные, по-восточному витиеватые, украшения на карнизах дворца, вплоть до крыши. «У меня это всё, что осталось после поездки, — покраснел Рушан, протягивая мне доллары. — Я знаю, этого мало, но я потом расплачусь с вами полностью, поверьте! Никого в жизни не обманывал». Глядя на него (у нас некоторые бомжи приличней выглядят), я отказался от денег. Спросил: «А сейчас на что живёшь?» Он, с трудом преодолевая врождённую гордость, ещё не привыкший к плохо надетой маске самоуничижения (её теперь вынужденно придётся носить в чужом, неприветливом мире, где нет ни одного близкого человека, которому можно довериться и раскрыть перед ним душу), неохотно, сбивчиво рассказал, что у него осталось от размена долларов немного российских денег, поэтому приходится беречь каждый рубль, ведь впереди неизвестность, пустота. Спит он в коридоре, сидя на полу, положив голову на край кушетки в ногах у матери. Вернее, почти не спит, карауля каждый её приступ, подавая ей воду смочить губы. Она стонет тихо, опасаясь нарушить ночную тишину, а в минуты забытья и ему иногда удаётся вздремнуть. Санитарки тайком приносят больничную еду. Мать уже пятый день ничего не ест, лишь иногда выпьет несколько глотков фруктового сока, но желудок и его отторгает. А он привык и к пустому супу, и к сваренной на воде жидкой каше. Налегает на завернутые в бумажную салфетку ломтики хлеба из больничной столовой. Врачи уже не гонят, проходят мимо, как бы не замечая их. Выжидают, чем всё это закончится.