Татьяна Кручинина - Деменция у мамы. От отрицания к принятию

Вместо эпиграфа

Таксист вальяжно подмигнул, кивнув на маму:

– В психушку едем?

Я посмотрела на него так, что он замолчал и мгновенно стёр улыбку превосходства со своего лица.

Носков из радиоприёмника добил меня:

– В этом мире я гость непрошеный,

Отовсюду здесь веет холодом.

Не потерянный, но заброшенный,

Я один на один с городом.

Да, я везу маму в психоневрологический диспансер. У неё деменция.

Мама наклонилась, и у неё из кармана выпал скомканный листок. Слово «Таня» выведено её каллиграфическим почерком крупно и обведено несколько раз.

– Что это, мама?

Она замялась, опустила глаза, наконец, выдохнула:

– Я написала твоё имя. Прости, я забываю, как тебя зовут. Ещё напиши, пожалуйста, кем ты мне приходишься.

Время остановилось. Дыхание перехватило. Будто в огромном гулком пространстве я осталась одна. Без гравитации. Без звуков. Вообще без ориентиров.

Одно мгновение. Оно разделило мою жизнь на «до» этих слов и «после».

Новая реальность рухнула на меня беспощадно. Отдавила всё живое. Внутри я слышала только мой немой отчаянный, беспомощный вой:

– А-а-а-а!

Приложила все силы, чтобы не показать маме свой ужас. Негнущимися пальцами разровняла листок, кривыми буквами вывела: «Дочь». Она взяла листок своими сухонькими ручками, бережно свернула и положила в карман.

Так буднично и незаметно для человечества началась новая эра в моей жизни.

Я расскажу в этой книге, как мы прожили первые три месяца после постановки диагноза. Невероятно долгие и мучительные. Было много ошибок, но и удалось многое сделать. Честно поделюсь своим опытом.

На самом деле я догадывалась, что не всё так безоблачно в нашем королевстве. Но гнала от себя то, что видела и слышала. Находила десятки объяснений, почему мама забыла то или иное. Перепутала имена, даты, сделала наоборот. Я не хотела признавать очевидный факт. И вот теперь записка – материальное подтверждение худших опасений. Пора вынимать голову из песка. Настало время назвать вещи своими именами.

Вообще-то я приехала к маме на несколько дней. И было это три месяца назад, в начале яркого и многообещающего августа. Мы живём в 5 000 км друг от друга. Уже 20 лет. В моём маленьком чемодане устроились пара сарафанов и солнцезащитные очки. Затем я купила куртку и свитер на осень. А ноябрь заставил меня купить зимнюю парку и меховые сапоги. Судя по всему, они мне пригодятся здесь. И эту зиму я проведу вдали от дома. А возможно, и не одну зиму…

…Я помню то чудесное августовское утро из той моей жизни. Обязательная, как чистка зубов, пробежка, щебет птах, радостные приветствия на стадионе, радужные планы на предстоящий день. И вдруг звонок. Мама. Мама мне не звонит никогда. Ну, может, раз-два в год. И каждый её звонок заканчивается чудовищной болью, моими слезами, долгими попытками нормализовать свое состояние. У меня правило: я ВСЕГДА беру телефон. Не терплю игру в прятки. Мама сразу: «Таня, я не справляюсь. Мне нужна твоя помощь. Приезжай». Это было так неожиданно. Чтобы моя мама попросила о помощи! Чтобы она произнесла приглашение! Значит, происходит что-то невероятное. И тут уже не до претензий. Я вылетела первым же рейсом.

* * *

Маму я увидела около её дома. Маленькая, сухонькая, совсем крошечная старушка несла небольшой пакетик мусора к баку. Она скорее ковыляла, чем шла, пытаясь расставленными руками поддерживать равновесие. Сердце защемило: она совсем перестала походить на ту властную, жёсткую, всегда подтянутую снежную королеву, которой была. Она разила взглядом. А сейчас…

Мы вошли в квартиру, где я не была лет 10. Не кидайте в меня помидоры: это был мамин выбор – любить своего сына. И только. Я приезжала. Например, 2 года назад мы с мамой встречались в гостинице, домой она меня не приглашала, чтобы не огорчать своего сына и внука. Для неё главное, чтобы они были довольны.

На меня пахнуло запустением. Так живут заброшенные старики. А где же присутствие любимого сыночка, обожаемого внука?

– Мама, я же тебя спрашивала каждый раз (а звонила я маме ежедневно), нужна ли тебе моя помощь. Я присылала помощников, но ты им не позволяла ничего делать. Почему?

Я засучила рукава, налила воду, и процесс пошёл.

Неблагополучие с маминым здоровьем было очевидным. Но в мгновение перестроиться невозможно. Только что я знала, что моя мама – этакая железная Надежда Константиновна Крупская, абсолютно правильная и кристально честная, и вдруг принять, что она слабенькая и не отдающая себе отчёт в реальности старушка. И что эти две сущности – это и есть моя сегодняшняя мама. Всё во мне противилось этому. И я не хотела видеть очевидное. Я верила в то, что я помогу. Вот всё вымою, вычищу, устрою, накормлю, вылечу. У меня всё получится.

Шло время. Поток претензий, недовольств, нареканий, критики увеличивался с каждым днем. У мамы всё чаще стали проявляться агрессивные вспышки. Стала бросать вещи: она неожиданно кинула в меня вилки, потом тарелку с супом, книги. Медлить дальше было невозможно.

Уговорить маму обратиться к психиатру не удалось. Она была неумолима:

– Хочешь дуру из меня сделать?

Кстати, я заметила, что речь мамы и манеры как-то опростились и порой даже вульгаризировались. Она стала употреблять грубые слова, при этом не замечала их.

Доводы о том, что нужно скорее начать лечение, отметались мгновенно. Пришлось сказать, что идём к другому неврологу. На этих условиях мы оказались в психоневрологическом диспансере.

После осмотра и беседы врач сказал:

– К сожалению, у вашей мамы действительно деменция.

И по законам жанра у меня в сознании началась «торговля».

– Да, мое имя забывает, зато гуляет сама и по полтора часа даже.

– Да, её невозможно переубедить, но и 30 лет назад она никого не слышала.

– Да, манеры стали простоваты, но это экономит её силы.

На все доводы я находила контраргументы. Я не хотела знать ничего о том, что у мамы необратимые процессы деградации мозга. Казалось, что если я не соглашусь, то будто этого и нет.

Но до моей головы, которую я так старательно засовывала в песок, доносилось мамино:

– Вот здесь 30 лет лежало две булавочки. Одна такая ржавая, а другая почти новая. Где ржавая булавочка? Кто её взял? Кому она потребовалась?

На все уверения, что в комнату к маме никто не входил и тем более никто не брал ничего, она отвечала довольно злобно и так раздражённо, будто речь шла о чем-то важном. Затем наступала следующая фаза: