Вадим Мелик-Нубаров - Очищение и оздоровление организма. Энциклопедия народной медицины

Эту тему я затронул просто так: авось кому-нибудь пригодится.

Если меня интересовало мое будущее, то я мог запросить сведения у себя самого, хотя никогда этим не увлекался, считая зазорным «заглядывать за забор». Но были случаи очень интересные, и отмахнуться от этого нельзя, тем более что каждый, если заглянет внутрь себя, найдет там что-то похожее. Не буду размениваться по пустякам, припомню только два ярчайших эпизода.

Да, надо сказать, что перед минутой возможной опасности я всегда спрашивал себя, пройдет ли все гладко, и когда изнутри получал одобрение, то успокаивался и мог позволить себе рисковать. Например, так было все годы, когда я ездил на машине. Я как бы заранее бывал оповещен о приближении неприятности и зачастую шутя относился к этим сигналам: знал о предстоящем, и все мне сходило с рук. А порой не сходило (то колесо отвалится, то мотор откажет), но и об этом я бывал оповещен. Сейчас постараюсь изложить все яснее.

Вот, например, перед полетом в командировку в Закавказье я предчувствовал, что в предстоящей дороге таится некая угроза, но воспринял это известие изнутри без особой тревоги, отмахнулся от него. И отправился в дорогу. Ждать пришлось недолго. Едва наш Ту-104 забрался под небеса, как у него задымил, а потом и загорелся правый мотор. В это мгновение в салон вошла, очень приветливо улыбаясь, стюардесса. Я, тоже приветливо улыбаясь, поманил ее пальчиком и, когда она наклонилась ко мне, произнес на ушко:

— А у нас самолет горит, — и показал пальцем на правый мотор.

Так же улыбаясь, стюардесса, наверное, привыкшая к подобным шуткам, неторопливо оглянулась, но в тот же миг, приглушенно вскрикнув, рванула к кабине пилота. Через считаные секунды пламя на моторе погасло и из него повалил пар.

Вынужденную посадку сделали в Пятигорске. Я с удовольствием дышал воздухом, как бы стекавшим с гор, и пытался отгадать, где Машук, а где Бештау. Хорошо-то как! А иначе я там не побывал бы.

Ну, тут мы отделались шутя. А в Аше пошли с внучкой вечерком прощаться с морем, но купаться мне внезапно расхотелось, и я ее, мокрую, повел обратно в кемпинг. В воздухе разливалась предвечерняя сырость, стало тоскливо, тревожно, и вдруг я увидел, как с гор понесся на нас огромный вал воды, беззвучно снес железнодорожный мост и, покрыв все видимое пространство, вмиг разнес в щепки двухэтажные домишки кемпинга. С трудом стряхнув наваждение, я был потрясен так сильно, что собрался тут же бежать предупреждать людей об опасности. По моему мнению, трагедия должна была произойти на рассвете. Я уже видел, что надо бы им всем пораньше проснуться и подняться на железнодорожную насыпь — и они спасены.

Вот бы выглядел идиотом в глазах отдыхающих…

Мне больше всего хотелось предупредить об опасности наших соседей, только что заселивших первый этаж. Там были замечательные дети, сестричка так трогательно следила за братиком, так нежно и уважительно звала его: Гаригин, Гаригин.

Но железобетонная неловкость сковала меня по рукам и ногам, и слова не срывались с языка. Моя тайна оставалась тайной.

Тут и машина подъехала, чтобы отвезти нас в Лазаревку. А потом дорога на станцию, тоскливое ожидание поезда, жуткая духота (проводники встречного садились на рельсы подышать), неразбериха с посадкой. И все это под впечатлением будто въявь переживаемого мною кошмара.

Рано утром в вагоне кто-то включил погромче радио, и мы все услышали, что в долине речки Аше сошедший с гор поток снес в море детские и туристические лагеря. Погибших никто не считал, потому что многие отдыхали дикарями. Наши друзья из Лазаревки рассказывали потом, что местные долго еще вылавливали в море полные продуктов холодильники. Про наш кемпинг они, оберегая меня, говорили, что там все в порядке, даже дома остались на месте. Блаженная ложь.

К смерти я относился несерьезно, наверное, потому, что умирал много раз. Даже трехлетним ребенком — детский врач по фамилии Мелик-Нубаров распорядился лютой зимой поселить меня на уличном балконе, где я жил в мороз в одиночестве, покрытый снежной шапкой (остальные лишь глядели на меня сквозь стекла двери). Не знаю, от какой болезни спасал меня врач Мелик-Нубаров (свидетелей, увы, уже не сохранилось), но спас, о чем свидетельствует мое и поныне безболезное существование.

В общем, ничего потрясающе страшного в смерти не было.

Перед демобилизацией из армии я на грузовике ехал с нарядом по полям на границу, грузовик на полном ходу развернуло боком, и мы разлетелись во все стороны. Только я с одним солдатиком оказались внутри кузова, причем у меня перебило ногу. А потом я долго лежал в стогу сена, и сама смерть ласковым ветерком трепала мне шевелюру.

В госпитале мою ногу привязали к «растяжке» и стали ждать, пока кости срастутся. К ночи я почувствовал, что окончательно умираю, и попросил медсестру позвать кого-нибудь, но врачи разъехались по домам. Оставалось ждать, кто окажется проворнее, медицина или моя смерть.

Наконец где-то около часа ночи пришел главный хирург отделения, я поманил его к себе и тихонько сказал, что умираю, что меня срочно нужно прооперировать и что они могут опоздать. Он мне, кажется, не поверил, но тем не менее, уходя, пообещал, что все будет в порядке. Мне оставалось снова ждать в одиночестве.

Но ранним утром, едва стало светать, хирург вернулся вместе с начальником хирургического отделения. Не тратя времени на разговоры, они вдвоем погрузили меня на носилки и на лифте спустили в подвал, где занялись подготовкой к операции. Мне же дали маску — дышать и считать секунды.

Досчитав до десяти, я отключился. Очнулся я около четырех часов после полудня и от тех же хирургов узнал, что у меня травматический токсикоз (98 % смертности) и что они из меня фарш вычерпывали столовой ложкой.

Между тем я чувствовал себя совершенно счастливым, со всеми шутил, а главной сестре послал записку: «Ave, sestrum, morituri te salutante!» — чем и вызвал у нее истерику с потоком слез. (Господи, до чего мы все были наивны.)

Ни одна медсестра не смела ко мне подойти — все процедуры проводили мои хирурги. Они очень боялись смертного случая у них в хирургическом отделении. Но я уже не чувствовал приближения смерти. К тому же в самый разгар этого испытания ко мне в послеобеденный час явилась она сама, «смерть» (как и полагается, с косой), и откинула с головы капюшон. Она оказалась молоденькой симпатичной девушкой, которая вкратце пояснила, что пришла вовсе не за мной, а за неким скончавшимся неподалеку полковником. А ко мне забежала так, мимоходом. Вот такой полубред.

А настоящая смерть пришла ко мне лет через двенадцать в минуту несказанного блаженства в раскаленной ванне. Хорошенько отогревшись в морозный день, я уже достаточно размяк и намеревался вылезти из воды, когда, приподнимаясь, почувствовал себя как-то неуютно. Заторопился, будто куда-то опаздываю, голый выскочил в коридор — и оказался в невесомости. В ушах раздавался страшный грохот, я даже вообразил на первых порах, что опять нахожусь в метро, в котором вагоны легли на бок и грохочут по тюбингам. Но потом я припомнил, что уже приходил домой и никак не могу быть в поезде, к тому же едущем на боку. Еще немного поразмышляв, я все-таки понял, что, по всей вероятности, умер, но все-таки нахожусь в тоннеле, потому что в полной темноте вижу на черных стенках полоски скорости и поневоле приглядываюсь, когда там, вдали, появится светлый круг выезда из тоннеля.