Олег Рубенок - Лечебная собака

Я открыл глаза. Этого можно было и не делать. В палатке Стояла абсолютная темнота. Каким-то шестым или десятым чувством я угадал, что Кир сидит рядом со мной и печально смотрит на меня. Без сомнения, он был чем-то встревожен, и его тревога передалась мне.

Я протянул руку в темноту, нащупал друга и погладил.

— Тебе чего не спится? — спросил я.

Он не шелохнулся.

Я подумал, что, может быть, волки бродят возле нашего бивака, и он их учуял. Самому стало немного жутковато. Я начал напряженно вслушиваться в ночь… И услышал далекий и потому сильно приглушенный звук выстрела. Так вот где была зарыта собака!

Я засмеялся и потрепал Кирюшу по холке:

— Эх, ты охотничек!

Но и на эту ласку он опять никак не отреагировал.

Я включил фонарь. Свет не прибавил храбрости моему псу. Здорово же я напугал его зимой, и теперь он расплачивался за мою глупость.

Я натянул болотные сапоги, потеплее оделся и вылез из палатки. Наш лагерь словно вымер. Угасая, дымился брошенный костер.

Возле него трупами валялись несколько пьяных охотников. Дым стлался над землей и над ними и сливался с туманом, окутавшем реку. Светлая полоска зари едва обозначила край неба.

Я сунул голову в палатку. Кир, съежившись в комок сидел на прежнем месте и на меня даже не глянул.

— Ну, выходи! — сказал я ему строго. — Уже уток бьют!

Пес словно оглох. А выстрелы гремели все чаще, ближе и громче, к кто-то, не дожидаясь нас, набивал рюкзаки дичью.

Надо было как-то расшевелить своего помощника и я решил пойти на хитрость. Открыл тушенку и начал греметь ложкой по банке, и начал чавкать, как колхозная свинья, и тушенку нахваливать, словно век не едал ничего вкуснее.

Кир на мою уловку не отреагировал.

А выстрелы ухе слились в непрерывный гул. Казалось, что-то жутко-тяжелое, чудовищно-нелепое катится с небес на землю и вот-вот под своим гремучим катком передавит все живое.

У меня у самого пропал аппетит. Мне страшно захотелось заткнуть уши и рвануть с этой охоты куда-нибудь подальше. И уж если бы я знал, что нас здесь ожидает, наверняка не мучился бы сам и не мучил бы своего друга.

Но мы были здесь. А сидеть здесь вот так без дела стало страшно. В предрассветных сумерках болотная и речная птица, напуганная шальной стрельбой, металась молча надо мной в начинающем светлеть небе… Зрелище тягостное, и в рамки здравого смысла никак не укладывалось. Дикое побоище ничего не имело общего с моими романтическими представлениями об убийстве птиц и животных.

И Кир, судя по нему, разделял мою точку зрения, и, в отличие от меня, еще боялся за свою жизнь. Ему было страшнее всех. Он, бедолага, все слышал, но ничего не видел. Неизвестность пугает больше выстрелов, а замкнутое пространство усиливает страх. Это в равной степени относится и к людям, и к собакам. Мой пес находился на грани нервного срыва.

Я был обязан не только не простудить его, но и привезти домой психически нормальным.

Я взял его на поводок. Решительные меры, но ничего не попишешь. И как он не упирался, выволок из палатки. Он должен был почувствовать себя на свободе. Именно через чувство свободы приходит к нам чувство безопасности.

Прижимаясь к моей ноге, он неохотно пошел со мной к скошенному полю, подальше от охотников и, как мне представлялось, от уток тоже.

Солнце поднялось, и словно драгоценные камни рассыпало в траве. Заискрилась, засверкала цветными огнями холодная роса. И Кирюша оживился, заметно осмелел. И хоть по-прежнему стрельба стояла невообразимая, но он уже почти же обращал на нее внимания. Он все веселее и азартнее бегал по огромному полю, что-то вынюхивая и выискивая в скошенной траве. Постепенно к нему вернулось привычное для него состояние. Он снова начал радоваться жизни. Зато мое настроение оставалось безрадостным. Меня угнетала мысль, что мой пес не оправдал мои надежды, и мы придем домой ни с чем. По недомыслию я даже бутылку с собой не взял, чтобы обменять ее хотя бы на пару уточек. Мало того, что это само по себе грустно, так еще надо будет как-то объяснить жене, почему я такой тупой и на этот раз не оправдал ружье.

Невеселые мысли — самая тяжелая ноша. Мы пересекли поле только по одной диагонали, а я уже устал. Рядом оказалась копна сена. Я завалился в нее вверх животом, подставил лицо утреннему солнцу и начал набираться сил для предстоящих объяснений с женой.

Какое-то время я лежал один и думал, что Кир вот-вот прибежит ко мне. Полежать он любил не меньше моего и всегда охотно разделял в этом деле компанию со мной.

Но на этот раз он почему-то не спешил последовать моему примеру. Я поднял голову и увидел его на краю поля. Он стоял рядом с полоской нескошенной травы, воткнув в нее нос, и двигаться, казалось, вообще не собирается. Кто держал собак, тот знает, над чем балдеют кобели.

Я так и подумал, и решил избавить его от этой гадости.

— Кир, ко мне! — грозно прокричал я.

Он охотно прибежал и, жарко подышав в мое лицо, убежал назад.

Ах, эта уж мне собачья натура! Он не успокоится, пока его не успокоишь… Я нехотя поднялся с душистой лежанки. Сделал несколько ленивых шагов в сторону ушастого строптивца и увидел… селезня!

Лень как рукой смахнуло. Я подбежал к мертвой птице и, прыгая от радости, во всю глотку завопил:

— Вот это дичь! Вот это охота! Ай да Кирюша! Теперь нам есть чем оправдать проклятое ружье!

Я обнял ушастика и принялся наглаживать его. Но он, не обращая внимания на мои ласки, стал рваться к селезню. И тут до меня дошло, что у него было на уме. До сих пор я запрещал ему брать с земли все, что было брошено не мной. Не от избытка честности, а ради его здоровья. Этот запрет действовал сейчас, когда ему совсем не следовало действовать. Когда все гены восстали против него, и сам пес стремился сделать то, что должен был делать как охотник.

— Подай! Подай, моя умница! — счастливо заорал я.

Он, брезгливо ощерясь, взял в пасть селезня и, осторожно ступая по стерне, принес убитую птицу мне.

Селезень оказался крупным, жирным. Дробь оставила на его груди три кровавых отметины. Значит, летел он над полем уже будучи смертельно раненым. До воды хотел дотянуть и не дотянул.

Сколько ж при такой стрельбе мертвой дичи кругом! Видимо-невидимо! Собак ни у кого нет, а трава у озер — выше меня. И не потому, что я такой маленький. Она здесь такая высокая!

Без собаки — мало шансов отыскать в ней убитую птицу. А мы с моим Киром при его-то способностях могли набрать хоть целый мешок уток!

Мешка у меня не было. А рюкзак я предусмотрительно прихватил.

— Кирюшенька! — опять радостно завопил я.

Ну что поделаешь! Радость так и перла из меня, и должны же положительные эмоции как-то проявлять себя.

— Кирюшенька! Охотничек ты мой усатый! Пойдем-ка, милый, в палатку за рюкзаком. С твоими возможностями мы сможем хоть раз в жизни ублажить нашу скупую хозяйку!