Роберт Вайнтрауб - Смерти вопреки

Далее японский полковник проследовал в китайскую школу, где с видимым удовольствием вдребезги разбил портрет генерала Чан Кайши. Затем он прибыл в офис главного голландского администратора Паданга. Полковник Уоррен оставил воспоминания об этом визите:

«Они маршировали нарочито широким шагом, как захватчики, выбрасывая ноги вперед. Звук их грязных сапог поразительно тяжело отдавался от пола, а их кривые мечи бряцали при движении… Это были хорошие боевые солдаты, грубые, яростные, гордые и уверенные в себе. Мало что можно было сказать о низеньком близоруком японце, бывшем в составе этой группы людей с широкими, плоскими желтыми лицами и длинными, редкими (sic!) усами».

Всю ночь группа, в которой была Джуди, обсуждала свое положение. Все слышали об участи бедолаг, которым не повезло попасть к японцам в плен. Господствовавшая в японской армии того времени синтоистская культура предписывала презирать тех военных, которые предпочли капитуляцию смерти. Поэтому японцы не уважали военнопленных. Япония никогда не ратифицировала Женевские конвенции и через министерство иностранных дел уведомляла страны, с которыми она воевала, о том, что конвенции будут соблюдаться с необходимыми коррективами. Это было неопределенным заявлением, которое позволяло японцам делать с попавшими к ним в плен людьми что угодно. Действительно, многие ответчики на послевоенных трибуналах ничего не знали о конвенциях и понятия не имели о том, что совершали преступления.

Находившиеся в школе люди полагали, что их будут пытать, женщин изнасилуют, а что касается Джуди, то с ней могли случиться любые мыслимые ужасы. В конце концов, пленники считали, что всех их убьют. В ту ночь в голландской школе царили страх, жестокость и отчаяние. Джуди прижалась к Сирлу и молчала.

Фрэнк не оставил воспоминаний о том, что он чувствовал в те часы, но очевидно одно: взявшие его в плен японские солдаты были первыми японцами, с которыми он столкнулся на этой войне.

Семнадцатого марта Джуди, Фрэнк и остальные оставшиеся в Паданге официально стали военнопленными японской армии. Они упали за шаг до финиша.

На следующий день, 18 марта, японцы провели подсчет пленных. Первым делом японцы разделили свою добычу на мужчин, женщин и детей. Женщин и детей отправили в особый лагерь. Пленных же мужчин разделили на четыре группы – британцев, австралийцев, голландцев и офицеров любой национальности – и провели по Падангу в старые голландские казармы. В этом унизительном шествии, бывшем зеркальным отражением классических сцен проводов на службу, которые являются важным ритуалом для любого уходящего на войну солдата, участвовало около тысячи пленных.

Грязные, оборванные, изможденные пленные остро ощущали обращенные на них взгляды. Поражение было полным, унижение очень сильным. Пленные солдаты чувствовали себя недостойными своего кодекса чести. Гражданские служащие задавались вопросом, каким образом дела могли пойти настолько скверно. По пути следования колонны никто не проявлял к пленным признаков приязни. На лицах несчастных оседала уличная пыль, японские конвоиры подталкивали их прикладами винтовок, а за спинами пленных раздавались смешки местных жителей. Голландские колониальные господа получали заслуженное наказание. Британцы, которых считали гарантами безопасности в Юго-Восточной Азии, были наголову разгромлены в рекордные сроки.

Питер Хартли, молодой сержант британской армии (в его воспоминаниях Escape to Slavery [ «Бегство в рабство»] подробно и очень трогательно описано пребывание в плену), хорошо чувствовал обращенные на него взгляды и свой позор. Но национальная гордость удерживала его и его товарищей от падения. «Память о том, что мы – британцы, действовала как стимул, который понуждал нас держать головы высоко и маршировать с почти гвардейской точностью. Даже раненые боролись со своими несказанными страданиями, стараясь не шататься во время марша и не нарываться на унижения от конвоиров, которые били или пинали тех, кто шел плохо».

По прибытии в казармы Паданга пленных встретили сотни бившихся в истерике женщин. Казармы были убежищем для женщин и детей военнослужащих-суматранцев из Паданга. Теперь несчастных выгоняли из комнат, чтобы освободить помещения для пленных европейцев, которые ранее господствовали и демонстрировали свое «превосходство» над местными жителями. Протесты женщин смешивались с плачем их малых детей и криками японцев, которые били, пинали и колотили палками выгоняемых из здания людей.

Джуди, отношение которой к этим странным кричащим солдатам во многом навсегда определил давний пинок в живот, вероятно, смотрела на чинимое насилие и чувствовала, как ее ненависть к японцам, так отличавшихся от ее друзей поведением и даже запахом, усиливалась.

Когда местные семьи были полностью изгнаны из казарм, туда ввели военнопленных. Каждой группе из 250 человек выделили одноэтажное здание. Четыре казармы стояли прямоугольником вокруг общего плаца, размеры которого позволяли проводить футбольные матчи. Еще там были старинная гимназия, веранды с тентами и старая столовая с бильярдным столом и шарами. Стол для пинг-понга давал возможность проводить регулярные турниры. Дж. Э. К. Робинс, выживший при налете на «Кузнечик», однажды записал в своем дневнике, что выиграл «приз в 20 центов!».

Военнопленный Энтони Симмондс во время пребывания в лагере в Паданге вел дневник – маленький карманный ежедневник, в котором мелким почерком с наклоном записывал свои действия. В этом дневнике он сжато описал распорядок дня в лагере. Распорядок включал «побудку в 5.45, построение в 6.15, завтрак в 8.40, ланч в 12.40 и второе построение в 4.30, за которым в 5 часов следовал чай, а в 9.30 в казармах гасили свет». После наступления темноты люди самостоятельно добывали себе еду. По утрам в казармах проводили уборку и интенсивно пользовались душем (Симмондс принимал душ трижды в день), а во второй половине дня заключенные обычно отдыхали.

О массовом побеге никто и не помышлял: люди, по большей части, были очень измождены, а джунгли отбили такие мысли у всех, кроме пары отчаянных и дерзких типов, ни один из которых не выжил при попытке бегства. Кроме того, жизнь в казармах была не так уж плоха. Люди жили в спальнях и больших удобных перестроенных помещениях. У Хартли даже была личная «квартира», которую он делил с приятелем Филом Добсоном, закаленным, крепким офицером-интендантом, вместе с Хартли избежавшим плена в Малайе. «Квартира» Хартли и Добсона находилась в маленьком офисном помещении, которое нашли приятели. Они очистили его от грязи и многоножек и превратили в личную, хотя и маленькую комнату. Добсон был старше Хартли, женат, имел детей. Казалось, у него мало общего с глубоко религиозным школьником Хартли. Объединяло их разве что происхождение: оба были родом из одного английского города, Летчворта, что в нескольких километрах к северу от Лондона. Но и этого хватило для формирования близких дружеских отношений.