Борис Алмазов - Боберман-стюдебеккер

— Ужасти какие! — ворчала бабуля. — Ни днем ни ночью спокою нет пожилым людям!

— Ладно уж вам, мама! — сказала Вовкина мать. — Кто на «собачку» деньги давал… Вечно вы со своей самодеятельностью…

— Да кто ж ведал, что он эдаку страховину в дом притащит?

Вовка долго прислушивался к тревожной тишине в квартире и задремал не скоро. Но все же задремал и вроде бы даже увидел какой-то сон, когда его буквально подкинул к потолку страшный, похожий на завывание сирены из военного кинофильма, тягучий жуткий рев.

Когда Вовка с отцом вломились в прихожую, пес сидел перед запертой дверью, задрав кудлатую голову и вдохновенно закатив глаза, будто солист в опере, переливчато гудел. Мелодия, известная ему одному, была мрачна и свирепа. Наверно, в этой ночной арии стюдебеккер рассказывал о своей печальной судьбе, о пережитом и о том, как ему крупно повезло, как он доволен и счастлив, и какая замечательная жизнь ожидает его в этом доме.

Георгин выл долго…

…отец несколько раз вставал, стучал в заколоченную дверь, орал на певца, ругался. Стюдебеккер ненадолго умолкал. Но вдохновение его не оставляло. И, переждав, пока в доме установится тишина и голос его будет особенно хорошо слышен, он начинал свою серенаду с начала.

Поначалу он тихонечко, будто закипающий чайник, сипел. Долго прислушивался, и когда убеждался, что все уснули (или по крайней мере молчат), брал ноты регистром пониже, но зато погромче. Опять прислушивался. И, наконец, поразмявшись, врезал таким утробным басом, что в кухонном буфете звенела посуда, а в ванной сама собой начинала литься вода из крана. Ночной концерт закончился далеко заполночь, но Вовка еще долго не мог уснуть.

Он слышал, как мама выходила на кухню пить валерьянку или принимать снотворное, как бабуля ворочалась, скрипела пружинами дивана в своей комнате, как выходил курить и кашлял отец. Но не эта ночная ходьба прогоняла дремоту.

Странные непонятные мысли не давали ресницам склеиться в сладком сне. Непрошеные картины возникали перед Вовкиным воображением. Вот явилась заснеженная улица. Мальчишка, оборванный, грязный, чем-то сильно похожий на Георгина, валялся на снегу, пряча под живот, чтоб не отняли, ворованную буханку… И глотал, пока не убили, куски хлеба…

Где-то не то по телевизору, не то в газете Вовка видел лозунг: «Север любит сильных!» Отца — маленького, щуплого, — никак нельзя было принять за силача, а вот поди ж ты — работал на севере.

«Не силач, а с Георгином вон как моментально справился», — думал Вовка, находя в отце все больше и больше замечательных черт.

Ну, вот он кричит, ругается, топает на Вовку ногами, а ведь ни разу не ударил! Другой бы сто раз выпорол, а этот никогда пальцем не тронул — грозится только.

«Он все еще надеется, что я буду честным!» — подумал Вовка. И вдруг Вовка, у которого, как сказал доктор, такое наглое лицо, что об него можно спички чиркать, покраснел! Вовка, способный не моргая глядеть ясными глазами в глаза хоть директора школы, хоть участкового, смутился…

Конечно, в темноте не было видно румянца, которым полыхнуло его закаленное враньем лицо, но он сам почувствовал, каким жаром налились у него щеки и как стало горячо глазам.

— Вовка, вставай!..

…Вставай, Вовка! — отец тряс его за плечо.

Вовка с трудом разлепил веки.

— Чего?

— Вставай! Я на работу опаздываю, так что сам поднимайся — выводи!

— Чего выводить? — не понял мальчишка.

За окнами стояла глубокая ночная тьма. До подъема в школу — полтора часа.

— Не чего, а кого! Ты что хочешь, чтобы он нам всю квартиру загадил? Он ведь не машина, не выключишь! Он живое существо!

Живое существо плясало на кривых ногах и просительно скулило. Вовка, которого качало, оттого что сон сидел в каждой клеточке его мозга, треснулся о дверной косяк и только тогда немножко очухался. С тоской посмотрел он на белые морозные узоры на стеклах, подумал о том, как стужа полезет в рукава, за шиворот пальто — стоит только выйти на мороз — и его передернуло.

Не попадая в рукава, он натянул пальто, нахлобучил шапку. Георгин яростно драл когтями входную дверь, и как только она открылась, лавиной рухнул вниз по лестнице, моментально вырвав из Вовкиных рук веревку, заменявшую поводок.

Когда Вовка вслед за ним выскочил на улицу, Георгин был уже далеко. Резвой трусцой уносился он по тускло освещенному бульвару, лихо козыряя задней ногой почти каждому фонарю.

— Герой! Гера! — закричал Вовка, кидаясь за ним вдогонку, но вернуть бобермана было невозможно. Пес проскочил проходными дворами на пустырь и там исчез в темноте.

«Вот и все! — подумал Вовка, — вот тебе и боберман-стюдебеккер». Но странное дело — вздохнул с облегчением.

Может быть, виновата в этом полубессонная ночь, бесконечная серенада бобермана, ледяной ветер, задувавший под пальто, или еще что-то, а только подумал он о пропаже собаки как-то отстраненно.

Он подумал, что теперь можно не торчать на морозе, а вернуться домой и нырнуть в еще не остывшую постель, укрыться одеялом с головой и спать, спать, спать… Сколько захочется! Потому что до зимних каникул осталось два дня, и «промотать» эти два дня такому специалисту по прогулам, как Вовке, не составляло труда.

Вовка потопал задубевшими от холода ботинками. Несколько раз покричал в темноту:

— Герой! Герой! Георгин…

Это было делом безнадежным. С таким же успехом можно было звать из снежных вихрей Деда Мороза и Снегурочку… И он двинул домой.

Вихрем взлетел по лестнице на свой этаж. Даже лифта не стал дожидаться! И скорее в кровать, под пуховое одеяло.

— Ну и что! — говорил он себе. — Пропала собака! Подумаешь! — Конечно, прохожие и одноклассники не будут умирать от зависти, глядя на Вовкиного бобермана… Но если припомнить, что творилось этой ночью, то неизвестно кто вперед окочурится! Недаром бабуля говорила, что «ета животная нас всех в гроб вгонить!». Нет стюдебеккера — и не надо! А со славой… Со славой что-нибудь поинтереснее придумаем!

Вовка согрелся, но сон почему-то не возвращался. Наоборот: глаза не хотели закрываться, а в голову лезли неприятные и непрошеные мысли.

— Но ведь я же его не выбросил на мороз! Он сам сбежал! — шептал он, глядя растопыренными глазами в начинающее синеть окно. — А может, ему там лучше?! Может, он сам на волю хотел!

Кровать стала почему-то ужасно неудобной. Вовка ворочался, устраивался и так и сяк, но матрац, который всегда подставлял свою упругую полосатую спину с готовностью, вдруг стал каким-то бугристым, твердым… Одеяло душным, а подушка каменной. И неотвязно вспоминался Вовке мальчишка на снегу, с буханкой под животом…