Джон Кац - Год собаки. Двенадцать месяцев, четыре собаки и я

Мне пришлось изменить свой рабочий график, дабы иметь возможность сосредоточиться на нашем противостоянии.

Девон, как видно, чувствовал, что нам предстоит сражение, и не собирался сдаваться. Мы с ним, каждый по-своему, были верны собственной природе. Конечно, и он мог уступить, и я — свернуть с намеченного пути. Но мне почему-то казалось, что этого не произойдет. Мы оба готовились к бою.

Когда приходило время идти на прогулку, Девон мчался впереди, толчком распахивал дверь, а иногда выскакивал наружу — он рвался бросить вызов прохожим или другим собакам. Он устремлялся за автобусами и грузовиками, едва не вырывая у меня из рук поводок, а я с трудом ковылял за ним со своей больной лодыжкой. Команды «сидеть!», «лежать!», «жди!», которые он уже начинал усваивать, теперь выполнялись не всегда.

Чем настойчивей становился я, тем непослушнее — он. Дин точно определила ситуацию: столкнулись две воли и одержать победу должен был более упорный и терпеливый. Я не считал, что победил Девона в первом раунде, но во втором у меня имелось преимущество.

По мере того как противостояние разворачивалась, я становился с ним все суровее: приказывал ему сидеть, а если он не подчинялся, бросал к его ногам строгий ошейник.

Если он и после этого отказывался сесть, я клал руку ему на крестец и жал до тех пор, пока он не уступал. Видя наши взаимоотношения, соседи не раз спрашивали: почему собственно меня не удовлетворяют два прекрасных лабрадора, которые у меня есть? С каждым днем Девон становился все агрессивнее, все чаще отказывался повиноваться. Не здесь ли крылась разгадка того, что с ним случилось когда-то, почему он не прижился у прежних хозяев?

Как-то раз, когда я принуждал его сесть, он зубами схватил меня за руку. Высвободив ее, стукнул его по спине так сильно, что рука у меня заболела. Потом я снова нажал на крестец, а он снова прихватил мою руку. Я опять его стукнул. И только после третьего раза он сел, но сел медленно, затаив обиду. Я тоже не чувствовал удовлетворения — был слишком зол.

Собак своих я раньше не бил, разве что щелкнул когда-нибудь по носу щенка. Но я не мог позволить Девону выиграть этот раунд. Это был бы конец его жизни со мной, а возможно, и с любым другим.

Измотанный и расстроенный я все больше склонялся к тому, чтобы сдаться. Мне ничего не удавалось достичь. Вероятно, мои книги говорили правду: такие собаки, как бордер-колли, далеко не для всех; по-видимому, и не для меня.

На следующее утро после того, как я ударил Девона, — а он не вздрогнул, не уклонился и, кажется, вообще не обратил на это внимания, — я встал в половине седьмого. В это время на улицах обычно мало народа. Было холодное весеннее утро.

Я подал Девону команду «рядом!». Он спокойно прошел рядом несколько шагов и тут же устремился вперед. Просто беда! Даже выполняя команду, пес умудрялся проявить непослушание. Это и восхищало в нем, но это же и раздражало. Я тем не менее похвалил его и нагнулся, чтобы погладить.

В ответ он дернулся, вырвал зажатый в моей руке поводок — для средней по размеру собаки этот пес был на удивление силен — и вылетел на улицу, по которой как раз проезжал небольшой школьный автобус. Девон прыгнул прямо ему навстречу. Взвизгнули тормоза, дети в автобусе испуганно закричали.

Что-то злонамеренное было в поведении собаки. Девон не был глуп, он прекрасно знал, что выбегать на проезжую часть нельзя, — мы этим много занимались.

Я бросился за ним, подхватил поводок и, извинившись перед водителем, грубо втащил Девона на тротуар. Здесь я схватил его за шиворот: «Нельзя! Нельзя! Мерзкая собака!»

Потом присел рядом с ним на край тротуара и заговорил более спокойно, но с таким же нажимом: «Слушай, приятель, мы с тобой как-то поладим, или завтра здесь останется только один из нас, и это будешь не ты. Ты меня понял?» Спешивший на поезд сосед остановился и как-то странно на меня посмотрел. «Эй, с вами все в порядке?» Он был большим поклонником Джулиуса и Стэнли, которые в этот ранний час мирно дремали дома.

«Не совсем, во всяком случае не в данный момент», — ответил я устало. На самом деле мне казалось, что я действительно спятил, сражаясь с этой свихнувшейся собакой.

Девон слушал очень сосредоточенно. Он бесстрашно встречал и брань, и физические наказания, но мои объяснение, видимо, его заинтересовали. Ему не сложно выполнить все, что я от него требую, но почему собственно он должен это делать? В простом исполнении приказа нет ничего привлекательного. Не в этом ли причина?

Как мне втолковать ему, что это не просто глупая команда, рассчитанная на послушание ради послушания, что от этого зависит, будет ли он жить с нами?

Мы двинулись дальше. По началу он шел рядом со мной совершенно спокойно. Я опять протянул руку, чтобы похлопать его, мне опять показалось, что он только ждет подходящего случая…

В какой-то момент он опять рванулся, поводок выскользнул из моих озябших пальцев. Автобус на этот раз был больше, и своей целью Девон избрал его переднюю шину. Это было особенно страшно: казалось еще секунда и его собьет. Однако автобус проехал, а Девон с лаем отпрыгнул.

Было что-то особенно важное в этом вызове, который Девон бросал мне, рискуя даже собственной жизнью. Это было совершенно явное, открытое неповиновение. Но я привез пса в Нью-Джерси не затем, чтобы он здесь погиб под колесами. Его поведение меня просто убивало.

Я не был способен рассуждать разумно, я вообще не был способен рассуждать. Все было забыто: и руководства по дрессировке, и книги о бордер-колли, и советы Дин, и мой собственный опыт. Мы с ним пребывали в каком-то доисторическом времени — пещерный человек и лишь наполовину одомашненное животное.

Мимо прогромыхал автобус, водитель даже не заметил Девона, а тот — натянутый, как струна, стоял на дороге, словно подзадоривая меня что-нибудь предпринять.

Я набросился на него, схватил его одной рукой за ошейник, а другой за заднюю лапу и швырнул на узкую полоску газона, тянущуюся вдоль тротуара метрах в двух от нас. Он приземлился на все четыре лапы. Потом быстро отбежал, поглядел на меня с укором и остался на месте, явно решив не отступать.

Мне следовало отдать ему должное: он мог мчаться стрелой, гоняясь за белками, или просто для развлечения, но никогда не пытался уклониться от борьбы. Пес держался стойко. Хотя мог бы удрать мгновенно, не сделал этого. Однако в тот момент мне было не до оценки этих его благородных качеств. Я бросил перед ним на тротуар совок, чтобы напугать его звоном, но тот подскочил и ударил его по плечу — в ответ Девон лишь вздрогнул. Следом полетел металлический ошейник. Я был просто вне себя, орал и ругался. Это была уже никакая не дрессировка, а чистая ярость, почти никогда не одолевавшая меня с такой силой.