Никита Карацупа - Записки следопыта

Скажу еще, не убоясь высоких слов, что помогали нам жители окрестных деревень не только ради общей безопасности в приграничье: эти люди любили свою родину. Здесь, на крайних ее рубежах, это чувство проявлялось особенно остро, — ведь мы были ответственны за благополучие тех, с кем чувствовали свою незримую связь, — за мирную жизнь своего народа.

Это единило нас, живших в приграничье большой Родины…

Ночь выдалась претемная, в двух шагах — плотная, непроницаемая стена тьмы, за ней — непредсказуемость приграничья. Нам с Ингусом знакома тут каждая тропа, а молодым пограничникам, которые вышли сегодня со мной в наряд, не по себе, приходится пробираться почти наощупь. У них, новичков, еще не привычное к темноте зрение, — мне легче: развил его остроту с помощью специальных приемов и упражнений. Понятное дело, оно у меня не столь великолепное, как у Ингуса, и я не могу проницать темноту, словно рентген, но все же…

А у него, чудесно одаренного существа, не только в этом перед нами преимущество. Зрение для него, можно сказать, дело третье: слух и нюх ведут его сейчас по ночной темноте — в первую очередь они. Уверенно бежит ищейка впереди по дозорной тропе, исследуя путь, — Ингус, мой живой локатор, «улавливает» то, что еще на много-много метров впереди.

Ингус бежал, ныряя в траву, обнюхивал мокрые от росы кусты, и так как его чуткий нос ничего подозрительного пока что не уловил, временами Ингус устремлялся вперед довольно быстро. Я попридерживал его, натягивая поводок, дружески трепал своего верного пса по густой шерсти, едва слышно подбадривал:

— Хорошо. Молодец!

Однако правая моя рука лежала на рукояти маузера. Всего можно ожидать от пограничной тишины. Мне было хорошо известно, что нарушитель может пройти, не оставляя следов, неприметно даже для собаки. Или почти неприметно. Выйдет где-нибудь из реки, после того, как удалось благополучно ее переплыть: хорошо подготовленный лазутчик мог затаиться на дереве или в скалах, выжидая, пока пройдет пограничный наряд…

Начался лес. Темнота придвинулась вплотную, стала почти ощутимой: хоть ножом ее режь… Я внутренне собрался, сосредоточился: ситуация во всех отношениях благоприятная для нарушителей и крайне опасная, ненадежная для нас. Тут всего можно ожидать.

Не успели мы пройти по лесу и сотни шагов, как Ингус забеспокоился, заметался из стороны в сторону, обнюхивая землю, потом рванулся вправо. Взяв его на длинный поводок, я устремился за ним. Ингус зря беспокоиться не станет. Еще не было случая, чтобы он обманулся. И сейчас, я был уверен, он напал на след.

Но тут я вспомнил о своих молодых товарищах. Потеряются по неопытности в такой темноте, отстанут. Фонарики теперь уже включать нельзя, и с дозорной тропы мы с Ингусом свернули. Я придержал рвавшуюся вперед ищейку, остановился, прислушиваясь.

Нет, не отстали. Ко мне подбежали взволнованные ребята. Я шепотом объяснил им ситуацию и отправил обоих на заставу (благо, мы еще не успели от нее далеко отойти), чтобы сообщили о случившемся: оттуда поспешат на помощь испытанные боевые друзья.

Парни исчезли, будто растворившись, в кромешной темноте леса. А нам с Ингусом надо было спешить и спешить…

Я снова взял его на длинный поводок, и он тут же исчез в ночи. Слышен был только шелест веток, когда Ингус пробирался сквозь таежную чащу. Я за ним еле успевал. Дорогу преграждали невидимые в темноте сучья — казалось, это хотела схватить бежавших по тайге сама тьма; бросались под ноги гнилые пеньки и кочки… Сколько это продолжалось? Я уже потерял счет времени.

Наконец лес кончился. Открылось бескрайнее, ровное пространство. И тут только я заметил, что наступает утро. Все ярче наливался теплым светом восток, с каждой минутой становилось светлее. Вдали, над деревенькой, уже вились приветливые дымки: рано поднявшиеся хозяйки затопили свои печи.

Как далеко мы теперь от границы? Точно этого я не мог определить. Километров двадцать, а то и тридцать пробежали мы по следу нарушителя, петлявшего в непроглядной темноте леса. Куда же мы вышли?

Сориентировавшись, я понял, что застава наша отсюда гораздо дальше, чем я поначалу предположил. Мы вышли к широкому тракту, связывавшему приграничные села с городом. А Ингус все рвался вперед, держа след. Я огляделся. Дальнее пространство скрывала утренняя дымка, а здесь, ближе к нам, — ни души. Где же он, нарушитель, за которым мы гонимся уже около пяти часов?

Ингус выскочил на тракт и остановился, обнюхивая землю. Здесь, на дороге, было множество следов, самых разных, и в таких условиях собаке было работать чрезвычайно трудно. Ингус побежал назад, потом снова вперед и закружил на одном месте. Он потерял след.

Я попытался найти свежие отпечатки в дорожной пыли, но они, конечно же, терялись в лабиринте следов, оставленных здесь в разное время разными людьми, к тому же я не знал отличительных признаков интересовавшего меня следа: его формы, размера, не определив в свое время даже типа обуви, в которую был обут нарушитель. Тогда, ночью, Ингус уверенно вел меня по лесу, и я, на мгновение включив фонарик и определив по следу, что от нас убегал по тайге один человек, не стал терять времени на дальнейшие исследования. След был свежим, и пользоваться фонариком было опасно: нарушитель мог затаиться где-то рядом и нас обнаружить.

Быть может, и сейчас он прячется — в придорожных кустах, в диком бурьяне? В такой-то траве, что разрослась на подступах к тракту, укрыться легко. Спуститься туда? Опасно. Но можно пустить туда Ингуса, трава скроет его.

— Отдохнул немного — теперь работай! — сказал я другу, виновато вилявшему хвостом.

Я пустил ищейку обыскивать местность в радиусе нескольких сот метров. Результатов это не дало. Тогда я взял собаку на длинный поводок, и мы вернулись к тропе, по которой прежде выбежали к дороге. Опять начали обыск местности. Стараясь Ингуса ничем не отвлекать, я лишь временами подбадривал его, понуждая собаку работать как можно быстрее.

Испытанный не раз метод не подвел. Ингус рванулся вперед, потянув меня за собой так, что я с трудом за ним поспевал. Мы были снова на большом тракте и мчались в сторону города.

Однако бежать становилось все трудней. Сказывалась усталость. Ноги ломило, они были точно чужие, пот заливал лицо, волосы на голове, рубашка — мокрые. Но сильнее усталости была тревога: где-то впереди — нарушивший границу враг. Он стремится к нашим городам, селам, чтобы взрывать, жечь, убивать, и его надо задержать во что бы то ни стало, ценой любых усилий.

Тревога ли, чувство долга прибавляли сил, заставляли забыть об усталости. Чтобы было легче бежать, я, как делал это обычно в подобных случаях, сбросил куртку и сапоги. Фуражка слетела с головы еще где-то в лесу, поднимать ее не было времени.