Виль Джемс - Дымка

Сумрак вышел из стойла, и казалось, к ногам его вернулась прежняя гибкость: копыта летели, не чувствуя под собой земли. Старая лошадь вела себя так, будто все в ней просило бега, и у девушки не хватало духу сдерживать ее бодрый порыв. К тому же хозяин конюшни сказал ей однажды, что небольшая пробежка не может повредить Сумраку, потому, спокойно пригнувшись в седле, она предоставила лошади полную волю.

Сумрак отхватывал милю за милей, и виды по сторонам сменялись, как в калейдоскопе. По мере того как он разогревался на бегу, скованность в его членах проходила, он чувствовал себя вновь молодым и брал крутые подъемы, как сильный четырехлеток. Пот потек с него струйками, а потом превратился в белую пену.

Вся его шкура взмокла, и пар повалил от горячего тела, но ему все хотелось скакать, его, как и всадницу, охватило волнение бега, и оба они не понимали, что хорошее дело зашло уже слишком далеко. Волосы девушки летели по ветру, она потеряла свою шляпу, но ей было не до того. Нестись вперед, разрезая ветер, — вот все, что она знала, щеки пылали, лицо улыбалось — она вся была полна радости, жизни и стремления вперед.

Тропинка шла вдоль реки, вверх по каньону, она становилась круче и круче, и старая лошадь дышала все тяжелей и тяжелей, пока, наконец, ее широко раскрытые ноздри не могли уже больше ловить столько воздуха, сколько было ей нужно. Она должна была замедлить свой бег или пасть на пути, но Сумрак не замедлил галопа и ничем не показал, что хочет остановиться. Он был из тех лошадей, которые никогда не сдадутся и будут нестись вперед, пока не остановится сердце.

Девушка не думала ни о чем и продолжала скакать, всем своим существом наслаждаясь чудесным бегом. Она могла бы скакать на старом коне, пока он не умер бы, но тропинка вдруг оборвалась, и дальше нельзя было идти. Дорога размыта была вешними водами, и глубокий овраг шириною в десять футов перерезал надвое склон каньона.

Она остановилась и, очнувшись от забытья, стала искать брода, но брода не было, и единственное, что оставалось, — это повернуть назад по той же тропинке. Она положила руку Сумраку на шею, будто хотела сказать ему: «Вот досада, нет пути», но слова замерли у нее на губах. Она онемела, заметив пот и пену, которыми покрыта была лошадь, а потом, как тяжело она дышит.

Волнение скачки сразу сменилось тревогой и испугом. Она отшатнулась от лошади и посмотрела на нее широко раскрытыми глазами: никогда она не видала, чтобы лошадь так тряслась и дрожала. Казалось, она едва стояла на ногах, покачиваясь взад и вперед, будто каждый миг готова была свалиться. Дымка был запален, и то, как он шатался, наполнило ее ужасом. Она должна была действовать, и действовать быстро.

Первое, что пришло ей в голову, — это постараться остудить его, прежде чем он, как она думала, обомрет от жара. Она бросилась к седлу и возилась с ремнями, пока не распустила подпругу, потом сняла седло и кинула наземь вместе с потником. Пар поднялся со спины лошади, и при виде этого девушка взволновалась пуще прежнего. Тут она заметила внизу, чуть-чуть в стороне, горный поток.

Осторожно провела она лошадь к нему и потом, стараясь придумать, как бы поскорее остудить Сумрака, решила, что лучше всего будет ввести его в воду там, где вода поглубже. Она прыгала с камня на камень, пока не нашла места, где вода была выше колена. Здесь она поставила Сумрака, а сама, сложивши ковшиком руки, принялась плескать холодную снеговую воду ему на грудь, на плечи и на спину.

Она работала с полчаса, пока лошадь наконец не перестала дрожать и, казалось, остыла достаточно и дышит нормально. Немного погодя лошадь напилась и потом напилась еще раз, и, глядя на нее, девушка решила, что худшее позади и лошадь спасена. Она, улыбнувшись, похлопала Сумрака по шее и порадовалась тому, что к нему вернулся его обычный вид.

Солнце спешило к высоким западным отрогам, когда ей показалось, что Сумрак оправился окончательно и можно отправляться назад. Он успел обсохнуть, и ему не было жарко, она все время держала его в тени, а так как горная тень не слишком тепла в это время года, старая лошадь чуть не дрожала от холода к тому времени, когда девушка повела ее к седлу и положила его ей на спину.

По сравнению со скачкой вверх по каньону обратный путь был похож на похоронное шествие: всю дорогу лошадь шла медленным шагом, и все время всадница выбирала тропинки, где было полегче идти. Ее тревожило то, что Сумрак стал на себя не похож: его шаг был неверен, он то и дело спотыкался на ровном месте и качался, как будто от слабости.

Давно уже было темно, когда они добрели до конюшни, конюх стоял у ворот и ждал их. Он встретил ее с улыбкой и спросил:

— Напоили вы Сумрака перед прогулкой?

— Нет, — ответила она, — но я напоила его в горах, прежде чем возвращаться назад.

— Я спросил потому, что новый конюшенный мальчик, которого я нанял, забыл напоить его утром или думал, что я напою.

Седому человеку не пришлось ездить на следующий день на Сумраке, потому что лошадь едва могла выйти из стойла, ее ноги были как деревянные палки и совершенно не гнулись. Голова ее опущена была к самой земле, и она не дотронулась до брошенного в ясли сена.

В полдень в конюшню пришла девушка и готова была заплакать при виде Сумрака, но как раз подошел хозяин, и она постаралась сдержать свои слезы.

— Похоже на то, что лошадь обезножела, — сказал он, останавливаясь около Сумрака.

Он не спрашивал девушку, что она сделала с лошадью: и без того ему все было ясно. Когда сдаешь лошадей напрокат, таких случаев не избежать, к тому же девушка была так расстроена, что у него не хватило духу упрекать ее, и он как мог постарался ее утешить.

— Я буду лечить его всеми средствами, и, быть может, мне удастся его немножко поправить.

У девушки в глазах блеснула надежда.

— Можно мне приходить вам помогать?

С этого дня все время, которое обычно она тратила на верховую езду, она проводила в конюшне с Сумраком. Повязки и лекарства всякого рода были куплены и пущены в ход, и содержатель двора, глядя, как она выбивается из сил, только покачивал головой. Он знал, что в этом не было прока, и если бы лошадь и выкарабкалась из болезни, ей не ходить уже больше под седлом.

Лошадь обезножела. Двадцать четыре часа без воды, быстрая скачка, пот и купанье в ледяном потоке, потом ледяной водопой — все это скрутило ее так, что больше она не годилась ни для чего, разве для того, чтобы шагом тащить повозку.

Месяц прошел, а лечение все продолжалось, девушка не теряла надежды, а потом настал день, когда, придя в конюшню, она не нашла там Сумрака. Она бросилась за хозяином и, обегав весь двор, отыскала его на сеновале.

— Я решил, — сказал он, — что лучше его выпустить на волю. Тут, поблизости, к северу, есть хорошие пастбища, и я отвел его туда, чтобы он поправился на подножном корму.