Борис Рябинин - Твои верные друзья

Внезапно Арбат замер. Он учуял врага. Вернее, он почувствовал близость человека, но ведь только враг будет красться неслышно в ночной темноте! Тело собаки напряглось и как бы окаменело, лишь чуткие ноздри вздрагивали, улавливая запахи, прилетавшие вместе с порывами ветра.

Да, кто-то укрывался за овином, и его запах совершенно отчетливо ощущали трепещущие ноздри овчарки.

Арбат стал осторожно красться. О, он умел это делать, несмотря на свой крупный рост и тяжелую поступь. Он умел это делать так, что ни одна соломинка не зашелестит под его лапами, ни один коготь не царапнет землю. Он не бросался вперед необдуманно, с громким лаем, как делают все шавки. Они умеют только пугать, а ему нужно было задерживать!

Острая морда овчарки неслышно высунулась из-за угла. Темное пятно маячило у овина. Арбат сделал еще несколько шагов...

Внезапно вспыхнул слабый огонек спички, осветив присевшего на корточки человека, его профиль с торчащими усами и недобрым блеском в глазах. Закрываясь спиной от ветра, неизвестный протянул руку вперед. Он хотел сунуть зажженную спичку в солому, но не успел. Арбат опередил его.

Инстинктом Арбат почуял страшную опасность в слабеньком язычке пламени, трепетавшем в руках у этого человека, и больше не стал ждать. Он прыгнул.

Безмолвное нападение его было ужасно. Арбат целил прямо в согнутую шею неизвестного. Но в момент прыжка острая боль в ребрах пронизала тело собаки, и в первый раз в жизни Арбат промазал. Его оскаленная пасть пронеслась в двух сантиметрах от цели. Тело овчарки ударило поджигателя в плечо. Тот глухо охнул и ничком свалился в солому. Спичка выпала и погасла.

Все последующее происходило в полной темноте. Вероятно, поджигатель пытался сопротивляться, но это продлило ему жизнь лишь на несколько секунд. Он не успел ни подняться, ни защитить свое горло, как безмолвный страж колхозного добра снова бросился на него, — и на этот раз собака торжествовала полную победу...

С минуту было молчание.

— Страшно! — наконец, признался я.

— Да, страшно, конечно, — согласился Сергей Александрович и тотчас добавил: — Не лезь к чужому добру, другим наука. Такие случаи, со смертельным исходом, довольно редки, и мы не должны допускать их. Задача собаки — помешать диверсии и задержать преступника, а дальше уж дело советского суда!

Прошло немного времени, и между догом и эрдель-терьером установилась самая тесная дружба. Вначале, правда, они ссорились из-за меня. Стоило Снукки подойти ко мне приласкаться, как дог сейчас же вскакивал и поспешно бросался к нам. Сердито рыча, он носом сталкивал лапы Снукки с моих колен и клал на их место свою голову. Иногда, когда эрдель-терьер пробовал сопротивляться, дог свирепел, бесцеремонно хватал Снукки за шиворот и отбрасывал в сторону.

Но со временем Джери привык к тому, что Снукки имеет такие же права на ласку хозяина, как и он, да и сам привязался к ней. Постепенно дружба между собаками сделалась прямо-таки трогательной.

Если я брал на прогулку одну Снукки, Джери забивался в свой угол и молча тосковал там. Уговоры и ласки домашних не помогали. Пес вяло вилял хвостом, но взгляд собаки был отсутствующий, тоскливый. Не помогало даже лакомство; дог глотал его, не разбирая, и вновь прятался на свое место.

А что начиналось, когда мы возвращались домой! Ликованию не было конца! Хозяин уж тут отходил на второй план, все внимание сосредоточивалось на Снукки. Джери гарцевал вокруг нее, как застоявшийся конек. Игриво подтыкал ее носом, лизал, скреб лапой, даже повизгивал. Озабоченно вынюхивал всю, начиная от мочки носа и до кончика кургузого хвоста, как будто стараясь по принесенным ею запахам определить, где она была.

И только когда детальный осмотр благополучно заканчивался, дог успокаивался, стихал и подбегал ко мне. Прижавшись к коленям, он старался подсунуть свою голову под мою руку и, когда это удавалось, блаженно замирал, прислушиваясь, как моя рука щекочет у него за ухом.

Если уходил Джери, Снукки садилась на порог и тоненьким голоском подвывала до тех пор, пока Джери не возвращался. Опять начиналось ликование, с той разницей, что теперь уже обнюхивала Снукки, а дог терпеливо стоял и радостно крутил хвостом.

Место Джери было в прихожей у голландской печи; у Снукки — в моей комнате под письменным столом. Если догу приходило желание поиграть с эрдель-терьером, он являлся в комнату и пытался подлезть под стол. Но Снукки свято оберегала свое жилище. Даже от Джери! Грозным рычанием, лязганьем зубов она пыталась отогнать назойливого друга, но обычно долго не выдерживала и выбиралась из-под стола, подпихиваемая джеркиной мордой

Начиналась возня. Щелкали зубы, в квартире дым шел коромыслом, расшалившихся приятелей приходилось разгонять по своим местам.

Через минуту Джери осторожно высовывает из-за дверей кончик носа: может быть, хозяин сменил гнев на милость и разрешит поиграть? Скрепя сердце, я все-таки вновь отсылал его на место. Послушание прежде всего!

Но он мог еще и не уйти, если приказ отдан недостаточно строгим тоном. Интонация для собаки — великое дело! Приказание нужно отдавать решительным и твердым голосом, иначе не подействует.

Наконец, все утихомирилось. Снукки лениво зевает под столом, время от времени чешется или принимается тереть передними лапами морду с таким ожесточением, что трещат усы и борода.

Джери тоже успокоился. Он закатился в самый угол и лежит на спине вверх ногами. Ну, ни дать ни взять хлестаковский Осип из гоголевского «Ревизора»! Это значит, что у него хорошее настроение.

Когда я прохожу мимо него, он начинает громко сопеть, чтобы привлечь к себе внимание хозяина.

Стоило мне, хотя бы даже шепотком, заговорить со Снукки, как и Джери являлся тотчас же, чтобы тоже получить свою «порцию» ласки.

Джери поражал своим слухом. По стуку ворот он мог отличить, кто идет — свой или чужой. Чужой — дог лежит спокойно, чуть пошевеливая ушами; свой — он поспешно срывался с места, приоткрывал носом дверь и ждал, когда хлопнет наружная дверь, и затем бежал навстречу, молча виляя хвостом.

Утром, незадолго до моего пробуждения, Джери неслышно являлся в мою комнату. Долго молча стоял, прислушиваясь к моему дыханию, затаив свое. Стоило мне шевельнуть хотя бы веками, он тотчас бросался ко мне.

Если же я продолжал спать, Джери начинал рычать. Сначала тихо, деликатно, потом сильнее, громче, сердито, и в конце концов, разражался громогласным лаем, означавшим: «Что ты спишь? Пора вставать... вставай!»

Снукки в это время внимательно следила за нами со своего места под столом.

Я просыпался, и обе собаки кидались к постели. Лизали руки, тыкались прохладными сырыми носами в мою щеку и, только убедившись, что я действительно встаю, убирались во-свояси.