Наталья Романова - Дайте кошке слово

Догадается ли Николай Иванович, что красные точки, просвечивающие сквозь зародышевую сумку артемии, — это глаза науплиусов, детенышей артемии. Может, и не догадается. Он, наверное, и не подозревает, что артемии могут вдруг стать живородящими.

«Артемии мечут икру, — говорил Николай Иванович, еще когда отправлял меня в Одессу. — Икринки желтые, маленькие, плавают на поверхности воды косяками. Это очень красиво: желтые полосы на черной воде».

А может быть, и догадается. Я же догадалась сегодня утром. Утром… В кристаллизаторе, где не было ни единой икринки, появилась масса науплиусов. А зародышевые сумки, в которых обычно у артемии находится икра, были либо абсолютно пусты, либо наполнены движущимися красными точками. Догадаться нетрудно.

Передо мной столб. Значит, я прошла километр. Снова грязь. Главное, добраться до моста. От моста видна станция, и поэтому кажется, что ты уже дошла.

Николай Иванович был против того, чтобы новую курсовую я начала на даче без настоящего оборудования, без книг. Он оказался неправ. Лабораторию я оборудовала здесь отличную. Те книги, которые были необходимы для постановки опытов, я прочитала. Остальные я успею прочитать зимой. Я видела программу четвертого курса, она ерундовая. Зато и лето не будет потеряно.

Сегодня еще надо зайти в читальню. Уточнить концентрацию морской воды в опытах Гаевской. И надо взять с кафедры гидробиологии икру рачка бранхипуса.

Мост. Ручей под мостом, конечно, разлился, и камни лежат далеко друг от друга. Прыгать нельзя. Снимаю сандалии, перехожу ручей и снова надеваю. А как артемии? Не родили. Сева, наверное, уже уехал на Белое море… Вот бы Сева обрадовался! Когда у меня что-нибудь выходит, он доволен. Молчит, но я знаю — доволен, знаю по выражению лица… Написать ему письмо? Начать так: «Сева! Я сделала открытие!..» Нет, ему так писать неудобно: он слишком скромен сам… А как отнесся бы Витька? Наверное, сказал бы: «Я, как всегда, был прав». Ведь он говорил Таньке, что из меня выйдет толк. Я с ними теперь совсем не вижусь. Они бегают где-то счастливые. Тане когда-нибудь потом скажу о своем открытии, а Любе сегодня скажу. У нее сейчас тоже успех. Она прошла по конкурсу и будет петь на фестивале молодежи… И что самое замечательное: горло у Любы оказалось здоровым. А болело оно от нетерпения, от желания петь, когда другие поют. Это ей один опытный певец объяснил. У него в молодости тоже горло болело, пока он не приучил себя терпеливо слушать чужое пение.

Я почти на станции. Остается взобраться по насыпи, перейти рельсы, подняться на платформу и взять билет…

Но почему все-таки рачки стали живородящими? Почему?.. Сами развились из икры…

Шум. Он усиливается. Это шум поезда. Бегу. Вода в банке плещется и течет по моей ноге. Издали вижу: у кассы очередь. Не успею.

— Садитесь! Я взял вам билет. — Передо мной пожилой мужчина с длинной бородой. Это художник с соседней дачи. Значит, он меня знает?

Я влетаю в вагон. Художник протягивает мне билет.

— Спасибо… Большое спасибо. — Я никак не могу отдышаться. — Возьмите, пожалуйста, деньги.

Художник берет деньги и достает из кармана коробку спичек.

— Это вам.

На этикетке спичечной коробки нарисован человек, падающий на рельсы перед мчащимся поездом.

— Я очень спешила.

— Надо думать, он тоже торопился.

Я выжимаю правый бок юбки — он мокрый. И правая сандалия мокрая. Банка стоит рядом на полу. Я нагибаюсь к ней и остаюсь сидеть на корточках. В банке плавают науплиусы…

— Вы ушиблись?

— Да…

Подымаюсь, беру банку и перехожу из тамбура в вагон. Сажусь. Художник садится напротив.

— Я не ушиблась… Просто мне нельзя было так быстро бежать. Вот посмотрите.

Я вынимаю банку из сетки. Артемия одного за другим выбрасывает науплиусов из зародышевой сумки. Науплиусы падают на дно банки… Лежат неподвижно, свернувшись в комочек… Медленно расправляют ножки. Каждая ножка похожа на веточку… Зародышевая сумка пуста. Теперь у меня осталась только одна беременная артемия. Взять на дачу тысячу разных банок и склянок и забыть фиксатор!

— Мне нужно успеть зафиксировать науплиусов, пока они еще в зародышевой сумке. А у меня теперь осталась только одна неродившая артемия и везти ее надо до университета!

Я ставлю банку на скамейку, потом снова беру в руки и опять ставлю на скамейку. Я не знаю, где ее меньше трясет.

— Поставьте на скамейку и подложите что-нибудь мягкое для амортизации. Да, можно косынку. Значит, наукой занимаетесь?

— Что?.. А-а… Да. Вот вдруг сделались живородящими. Обычно они икру откладывают.

— Что ж это они так?

— Не знаю. Я этим не занимаюсь. Это попутное «открытие».

— А есть и не попутное? — Художник улыбается.

— Нет, я просто хотела сказать, что я другим занимаюсь. Тема моей работы другая…

— Банка великолепно стоит. Не трогайте ее больше. Так чем же вы занимаетесь?

— Моя работа очень специальная.

— А вы расскажите популярно.

— Это рачки… Они называются артемии. Это соленоводные жаброногие рачки… И есть еще пресноводные жаброногие рачки — бранхипусы. Неизвестно, кто от кого в прошлом произошел: пресноводные от соленоводных или соленоводные от пресноводных. И я хочу это установить.

— Вы на какой кафедре учитесь?

— На кафедре эмбриологии.

— А я все гадал, чем это вы занимаетесь? Как ни пройду мимо вашей дачи, вижу, вы все над микроскопом сгибаетесь. Кстати, моя внучка тоже сутулилась, пока не начала делать «позу змеи». Это упражнение йогов. Вы с моей внучкой знакомы? Познакомьтесь обязательно. Она вас научит. А в сумерках не рисуйте: очень вредно для глаз.

— Я стадии боюсь упустить. Ведь рачки растут.

Мы смотрим в банку. Артемии уже успокоились и совершают правильные круги на спине, красиво перебирая ногами. У художника удивительно гордая осанка. У его внучки такая же. Я и не знакомилась с ней из-за ее осанки. Думала, у них семейная заносчивость. А оказывается, все дело в «позе змеи». Что за «поза змеи»?

— Почему дети рачков так не похожи на своих родителей? — спрашивает художник.

— Это самая первая личиночная стадия — стадия науплиуса. Организм у науплиуса приспособлен к личиночному образу жизни.

— А в пресной воде артемии могут жить?

— Нет, артемии выдерживают только небольшое опреснение. И опреснение…

Я останавливаюсь. Художник смотрит на меня в ожидании, но я молчу. Я вдруг понимаю: артемии стали живородящими именно в том кристаллизаторе, где я разбавила воду в два раза… Опреснение… Опреснение… Ведь это оно могло вызвать у артемии такую реакцию. Нужно что-то говорить. Художник ждет. А я не помню, что хотела ему сказать.

— Жарко как-то. Может быть, откроем окно?

— Пожалуйста.