Владимир Круковер - Старая собака

При диарее телят используют 10 %-ный настой плодов шиповника. Чистые плоды измельчают, кипятят 7 мин, настаивают 18–24 час, процеживают и дают телятам с первого дня жизни по 100–150 мл один раз в сутки в течение 5–7 дней. При диспепсии телят берут 20 г. плодов на один стакан кипятка. Кипятят в закрытом сосуде 10 мин, настаивают в течение суток, затем процеживают через марлю и дают телятам по 0,5–1 стакану 2–3 раза в день. Применяют плодышиповника животным как поливитаминное средство в виде настоев (1:10–1:20). Настои выпаивают за 30–40 мин до кормления в дозах: жеребятам — 200–400 мл; телятам — 400–500; ягнятам — 30–50; поросятам — 20–40 мл. Из свежих плодов шиповника делают сироп(Sirupus ex fructibus Rosae), экстракти на его основе другие витаминные концентраты, получают препарат холосос (Cholosasum), который применяют при гепатитах, холециститах. Дозы внутрь: собакам по чайной ложке, кошкам 1/4 чайной ложки 2–3 раза в день.

Щенку

Rp.:Cholosasi 250 ml D. S. Внутреннее. По 1 чайной ложке холососа 3–4 раза в день (желчегонное)

Ненавижу специальные книги для собаководов. Те, в которых еда называется «рационом», спальное место — «подстилкой», поступки — «условными рефлексами», а собака — «объектом дрессуры». Конечно, без них нельзя, за суконным языком прячутся порой нужные факты, полезная информация. Которая, впрочем, не способна заменить живую практику и живое слово. Мне лично книги Д. Лондона, Даррелла, Симптона — Томпсона, И. Меттера, К. Лоренца и других знаменитых авторов дали гораздо больше, чем специальная литература. В этом, наверное, великая загадка искусства. Понятно, что авторы–ученые, такие как Лоренц, пишут о своей науке, популязируя научные истины. Но секрет глубочайшего понимания психологии животных авторов, не имеющих ученых степеней, не скоро будет раскрыт. Хотя, любовь творит чудеса. И Джек Лондон, несомненно, очень любил животных, много с ними общался. Иначе он никогда не создал бы бессмертные образы «Белого Клыка, Джерри островитянина, Майкла, брата Джерри и многих других. Как и Ленинградский писатель Меттер не смог бы создать образ милицейской овчарки, если бы не держал дома свою овчарку. Ну, а структура образа, заимствованная у знаменитого пса–розыскника Султана, придала достоверность. И, кстати говоря, Ю. Никулин не смог бы так хорошо сыграть проводника служебной собаки Мухтара, если бы не держал всю жизнь собак.

Именно поэтому я решил завершить книгу о пожилых собаках небольшим литературным приложением. Эти мини–рассказы уместней назвать очерками. Своеобразными зарисовками о реальных собаках в реальной жизни. И не моя вина, что эта жизнь большей частью горькая…

Его со Светой как раз выгнали из газеты. Газета была- блеск! Особенно редакторша. Продавец сельмага, она после смерти мужа–редактора приняла газету под свое покровительство. Звали ее тетя Катя: обращение по отчеству она считала обидным. Ответственным секретарем была ее племянница, полгода как выпускница десятилетки, сельскохозяйственным отделом заведовал спившийся учитель математики. Личность толстая, флегматичная, безукоризненно знающая сельские дела и столь же безукоризненно выдающая о них информацию, передовицы. В Новый год Света с мужем дежурили по редакции.

Доблестный зав явился во–втором часу с недопитой бутылкой и уснул под столом. Валентин перепечатывал стихи и грел ноги о толстого зава. Света пыталась убедить мужа, что так делать нехорошо, но не убедила. Жили они в щелястой избе, топили которую сперва остатками забора, а потом пустым сараем. Был у них милейший овчар Антей. Щели они заклеили рукописными лозунгами: «Клопа танком не раздавишь», «Черви орлов не боятся, черви боятся кур». В райкоме шли оживленные дебаты об этих плакатах, высказывалось мнение, что надо бы проверить. Баранина стояла у них в сенях в виде цельных туш, приобретенных по колхозной цене, благо хозяйства были в основном овцеводческие. Они варили по четверти туши зараз. Картошка тоже была. Он начал литрабом сельхозотдела, но быстро сбежал от достойного зава и числился фотокором. Света вела отдел писем. Вся их жизнь в этот период состояла из них двоих и собаки. Окружающие были гротесковым фоном для молодоженов. Лето проработали, потом он начал заметно злоупотреблять, их уволили по собственному желанию, и он устроился в ВОХР старшиной команды.

На границе двух сибирских областей в глухой тайге стоял двухэтажный дом. Все удобства были в его квартирах, даже горячая вода. Кедры стучали в створы городских окон, рябчики вспархивали с балкона. Левее ютилась казарма. Стрелки приезжали из соседних деревень, жили по десять дней, дежурили в двухсменку. Охраняли тоннель. Четыре круглосуточных поста на стратегической железнодорожной ветке. В 18-оо проходил пассажирский поезд. Четыре вагона, остановка по требованию.

У него прекрасно шли стихи, а Света была его музой. Она надолго уходила в лес, возвращалась румянная, рассказывала, тянула с собой. Как–то увидела белую ворону. Он не пошел смотреть, а написал стихи про синюю птицу:

На первом этаже жил командир команды, над ним они со Светой и Антеем, а напротив молодожены из села, оба стрелки. Видимо, в особом случае сюда планировалось поставить воинскую часть. Поэтому полупустой дом жил, дышал. Столяр из соседней деревушки сделал им письменный стол. Кресло они соорудили из гиганского корня, а спальня представляла собой низкие нары в полкомнаты. Было удобно и экзо–тично. Пес бродил по трехкомнатной квартире и воровал сучки–палочки, Светину страсть. Была пишущая машинка, бумага, книги. Какой–то чудик в этой глуши узнал, что они любят читать и продал полного Киплинга за литр водки. За продуктами едзили раз в неделю. Окна заменяли холодильник. Жизнь по–прежнему состояла из них самих, собаки, стихов. Тайга, эта квартира с городскими удобствами, видимость работы — провести раз в неделю политчас, проверять посты, выдавать оружие — казались даром судьбы. Валентин не злоупотреблял. Было не с кем и не на что. Месяца через полтора этой идиллии он уехал в питомник за сторожевой собакой. Собаку он не привез, не было должности вожатого, а совместительство не разрешали. Он привез старого боксера, которого и собакой было назвать трудно. Но все таки боксер Дик был собакой и потому был честен. Когда Валентину в го–роде отказали, он все–таки пошел в питомник, поинтересоваться просто. И начальник питомника его спросил: «Собак любишь?» «Естественно!» «Слушай, возьми одного пенсионера, в тайге там у вас пусть поживет. Его, понимаешь, военный летчик оставил, привез из ФРГ девять лет назад, даже родословная есть, а сейчас перевели опять за границу и с собакой нельзя. Отдал нам, просил хозяина найти. А пес вторую неделю не ест, в клетку никого не пускает, миски и то не забрать. Пошли смотреть. В утепленном вольере для щенных сук лежал громадный пес. Мышцы скрадывали худобу, но, когда он встал, дуги ребер опоясали собаку. «Дик его зовут» — сказал начальник. Дик вяло ощерился. Валентину было тридцать лет, он был пьяница, журналист и собаковод. После долгих неудач к нему пришла любовь. Он начинал подумывать о восстановлении социального статуса; нынешняя работа, тайга, вся эта добровольная ссылка были явлением временным. И совсем ни к чему была ему старая, озлобленная собака. И когда он шел с Диком к вокзалу, он думал также. Или совсем не думал.