Ольга Резниченко - Пустоцвет

- Витя, остынь! - резко перебил его Роман (его, трясущегося уже всего от ярости).

- Да че остынь? - не сбавляя оборотов. - Если бы не в больнице, я б сейчас ей... по-другому сказал. Сразу бы котелок заварил, и всё в памяти всплыло!

Внезапно скрипнула дверь. Несмелое движение - и в палату вошли мои родители: сначала показалась взволнованная, смущенная мама, а затем - и строгий, как всегда угрюмый, отец...

Нервно дернулась я на кровати, но встать, кинуться к ним не осмелилась.

- Мы вам не помешали? - пристыжено рассмеялась "гостья".

- Нет, - печально-радостно улыбнулась я, сгорая в не меньшем шоке и удивлении, нежели "обломавшиеся" дознаватели. - А вы тут как?

Все еще не могу свести концы с концами: их визит в наш план как-то не входил (не так скоро и не при свидетелях).

- Да как? - удивленно гаркнул батя. - Начальник твой позвонил. Сообщил, что вроде как... "нашлась". Вот быстро все дела бросили - и сюда.

- Мы-то и подумать ничего такого не могли, - поспешно отозвалась мама. - Инна ж нам совсем другое... рассказывала. А тут вдруг... В общем, даже ничего толком вкусненького купить не успели... Так только: вот... сок, печенье, фрукты. А еще одежду и прочие принадлежности захватила, - несмело протянула, положила пакет мне на койку, у ног. - Мы вам точно не помешали? - взволнованно обернулась она к все еще озлобленным, но уже чуть остывшим, моим "сотоварищам".

- Точно, мам, точно, - торопливо выпаливаю я.

И снова звонкий ход двери. Но в этот раз - незнакомый мужчина в белом халате. Задумчивый вид, взгляд то в карту, то на меня; а затем резво по сторонам:

- Ох, как вас... здесь много. Все, что ль, лечиться сразу надумали? Али по одному будем? - весело улыбнулся.

Смолчали, устыжено попрятав взоры. Скривилась в смущении и я.

- Ладно, - шумный вздох, прогоняя неловкость. Продолжил доктор: - К делу: пришли первые результаты анализов. Ну, что могу сказать? Состояние более-менее стабильное. С плодом - тоже норма.

- Какой еще плод? - огорошенный, рявкнул враз, перебивая, Виталий.

Состроил удивленную гримасу врач (как я понимаю, "наш" человек), выгнул брови. Неспешный разворот к смельчаку:

- Ребенок. - Беглый взгляд в медкарту: - Елизавета Анатольевна беременна. 19 недель.

В немом шоке обмер Сальников. Округлились очи и у Казанцева, невольно приоткрылся рот.

- В смысле? - оторопел мой отец, шальной взгляд метнув то на меня, то на врача, то на моих "коллег". - Ты же говорила... что нет его больше?!

Будто кто лезвием меня полосонул по горлу... Распятая ужасом и стыдом, вмиг опускаю очи. Чувствую, как волосы стали дыбом...

Черт! Как?! Почему... почему ОНИ здесь, и именно сейчас?! Почему и ИМ приходится во все это д*рьмо вмешиваться?! И ведь не объяснить, не намекнуть! Да и еще какой темой... приходится рвать себе сердце...

Молчу трусливо, виновато, позорно силясь провалиться сквозь землю.

- Так, ладно... молодые люди, я бы все же попросил вас покинуть палату, пациентке надо отдохнуть, - внезапно спасительно отозвался врач. - Как и вы, я так полагаю, родители - верно? - поспешный кивок головы отца, подтверждая. Продолжил мужчина: - Пять минут - не более. Не стоит волновать будущую мать. Ей и так... много чего пришлось пережить за эти дни. И то, что все хорошо и с ней, и с дитём - это невероятное чудо. Радуйтесь.

И снова тесанул словом, будто рубанком, задевая за живое, кровоточащее...

- Это этого х**, да? - внезапно бешено взревел Сальников, вклиниваясь. Яростное, шальное, адом сверкая в глазах. Руки сжались в кулаки.

Поежилась я невольно, всей душой уже моля Высшие Силы испепелить меня скорей дотла - тщетно. Мгновения безучастия вселенной - и поддаюсь: торопливо закачала отрицательно головой.

- Нет.

- Смотри мне, - гнусное, презрительное, сплевывая ядом. - Не прощаемся... - мерзкий оскал отпечатался на его лице.

Разворот - и резво на выход. Покорно последовал за ним и Роман.

А там - и учтивый доктор, оставляя меня... с моими новыми судьями наедине...

***

- Мам, пап, я потом вам всё объясню... не сейчас, - испуганно, тихо шепчу, дабы никто иной, лишний не услышал.

Закачал в ужасе, в непонимании, давясь горечью и болью, головой отец. И снова слезы заблестели на его... казалось бы, всегда непроницаемых, как и душа - в титановой броне, глазах:

- Бог тебе судья... Не знаю, что ты творишь, но надеюсь... сама хоть осознаешь, понимаешь... всего этого последствия...

Резкий разворот - и пошагал прочь, не проронив больше ни звука. И взглядом не удостоив. Поспешила за ним и мать.

- Пап! - отчаянное...

Тщетно. Хлопнула дверь, лязгом расходясь и отдавая новой волной режущей боли в моем сердце...

Жгучие, палящие.... уничтожительные минуты... осознания всего.

Молчу, соплю, давлюсь шальными слезами.

"Прости, зай," - слышу внезапно, отчего тотчас мои рыдания взрываются звонким ревом.

- Как ты мог?! КАК?!! - горько, болезненно, не таясь.

"Я не знал! - моля. - Но этого стоило ожидать. И, малыш... Там, наверняка, их прослушка стоит..."

Покорно умолкла, давясь тихой обидой, злостью... яростью...

Такое жестокое... предательство. Издевательство. Изуверство... над чувствами, верой... надеждой.

Вот только чье оно было? Чья эта бездушность? Или ТУПОСТЬ?

Моя... моя - и ничья иная.

Да, ожидалось. Да, готова была... но не эта же "новость"... в их сознание, моих и без того несчастных родителей. Не эта... не эти слова.

***

Забуриться в постель, под одеяло, и голову накрыть подушкой. Спрятаться, исчезнуть... раствориться. Как хочется... просто сдохнуть от всего того, что я натворила... и что еще натворю. Сколько им горя подарила, бедным моим... маме и папе. Сколько!..

Костя говорил, что так будет лучше: историей с беременностью огражу себя, сдержу пыл, агрессию своих "товарищей", давление со стороны следственной комиссии по делу убийства майора милиции, однако... сколько всего остального приходится заодно проходить, терзая, рвя в клочья сердца родных, близких... не говоря уже о своем?..

Стоит ли оно того? Надеюсь, ты прав - и всё это себя... оправдывает.

Я понимаю, что у этого есть реальная цена, а не просто... беспечность, жестокость и позорная трусость. Да, я сама упросила, сама решилась. И я не жалею - ибо во имя добра стараюсь... Но вместе с тем, где эта черта, которую не пресекая, ты, для одних творя благо, и для родных... заодно не вершишь ничего ужасного, не рвешь им душу и не даришь боль? Где тот момент, где ради покоя и счастья "чужих", ты не предаешь... "своих"?