Альберт Володжинский - Две подруги

«Конечно!».

Она тут же очень изящно, даже нежно, отложила свой телефон на стол. Я встала рядом. Она без лишних слов, без стеснения и с небольшим даже кокетством, протянула мне руку и представилась:

«Анна».

«Галина», – ответила я, взяв ее небольшую, очень аккуратную, точеную руку, с небольшим золотым перстнем с бросающим искорки камнем, в свою руку. Теплая, мягкая, нежная ее рука.

Мы пили кофе и о чем-то говорили, точно не помню о чем. Мы не замечали ничего вокруг. Ее движения были плавными и чувственными, когда она поправляла свои пружинящие локоны, свисающие вниз гирляндами, голос ее сделался бархатистым. Мне не хотелось возвращаться в зал, слушать скучные доклады, я слегка трепетала от мысли, что может представиться возможность провести побольше времени со своей новой знакомой.

В общем, мы договорились сбежать с этого мероприятия.

«Мне так одиноко! Я не знаю, что с этим поделать!».

Слова Анны резко противоречили тому, что я видела: ее отточенную красоту, плавный овал лица, обрамленный ее локонами, тонкие пальцы, охватившие бокал с мохито. В голове не укладывалось, как такая красивая, изящная женщина может быть одинокой. Ведь сама я же видела, как увивались вокруг нее кавалеры. Да неужто не нашлось никого, кто бы обнял ее неширокие, женственные плечи?!

Но плечи Анны теперь были приподняты; она словно бы прикрывала ими свою голову. Глаза были опущены и прикрыты ресницами, во взгляде сквозила печать и некоторая толика отчаяния. Она готова была разрыдаться, но сдерживала себя, прикусывая кончик трубочки. Солнечный луч провел по столику грань между светом и сумраком, выхватывая ее руку и бокал; отраженный свет сделал ее волосы золотистыми, а на лице ее лежали тени.

Я слегка погладила ее руку, выражая свое участие ее переживаниям и приглашая успокоиться. Анна слегка покачала головой:

«Я боюсь мужчин», – начала она после продолжительной паузы: «Я боюсь их… мне стыдно. Все твердят, что тебе уже тридцать, когда выйдешь, когда дети будут. Я с мамой стараюсь не разговаривать, она все твердит, что надо выйти замуж, а то потом никто не возьмет».

В ее глазах блеснули слезинки, она вынула из сумочки салфетку и уголком промакнула выкатившуюся слезу.

«Я боюсь, всего боюсь», – повторила она.

Анна стала рассказывать свою историю, неохотно, с паузами, пересиливая себя. О властной матери, о том, с каким презрением она иногда высказывалась о мужчинах вообще, и даже об ее отце, человеке интеллигентном и добром, которого Анна любила. О том, как однажды отец ушел, потом был развод с длинной чередой скандалов; и о том, как она втайне общалась изредка с ним, страшась гнева матери. Редкие конспиративные встречи где-нибудь в парке, подальше от посторонних глаз, были для нее глотком воздуха в душной атмосфере. Они бродили по парку, угощаясь мороженным или шоколадкой, болтали о разном, и она, как маленькая девочка, прижималась к своему папе. Но это случалось редко. Отец жил один и далеко, много работал, ездил в продолжительные командировки. Обычно он оставлял ей денег, для которых Анна даже сшила потайной кармашек в своей сумочке, чтобы матери на глаза не попались.

У матери ее были две идеи-фикс: выдать дочку замуж и какие все мужчины мерзкие подонки. Об отношениях с мужчинами, в особенности интимных, она выражалась всегда самыми грязными и бранными словами, какие только знала.

«Ты знаешь, почему я так крашусь и одеваюсь!» – вскричала Анна.

«Нет!» – в некотором замешательстве ответила я.

«Да потому что это было единственное, за меня хвалила мать!» – и заплакала.

Выплакавшись, она добавила, что поначалу красилась, чтобы угодить матери, а потом ей и самой понравилось следить и ухаживать за собой. Так она становилась похожей на изумительных и восхитительных барышень с живописных полотен, репродукции которых были в отцовской коллекции альбомов:

«Девочкой я могла часами листать эти альбомы, разглядывая платья, шляпки, вуали. Они приводили меня в восторг. А потом отец увез альбомы с собой», – вздохнула Анна.

Помолчав немного, она продолжила:

«Мама все хотела, чтобы я красилась и наряжалась, чтобы смогла захомутать, как она частенько выражалась, какого-нибудь богатенького мужичка. А я своей красотой защищалась от нее, так что ли?», – Анна горько усмехнулась и, замолчав, стала рассеянно смотреть за витрину кафе, куда-то на улицу.

Я осторожно пригубила кофе, не решаясь ее потревожить. Через несколько минут молчания Анна все же вернулась и бросила на меня испытующий взгляд. Довериться кому-то ей было нелегко:

«На третьем курсе универа я стала работать, у меня появились свои деньги, и я разъехалась со своей матерью. Вместе с подружкой мы сняли квартиру на двоих. Мать закатила мне скандал, что-то кричала, а я просто собрала свои вещи и ушла. Подружка ждала меня, помогла дотащить мои чемоданы. Осень была, дождь, мокрая дорожка и большие желтые листья на ней», – Анна положила голову себе на руку и впервые улыбнулась: «В тот же вечер я позвонила отцу, по-моему, в Норильск, и мы впервые проговорили долго и по душам».

Голос ее стал застенчиво-теплым, тихим. Помолчав, она пригубила мохито и продолжила:

«Жизнь моя понемногу наладилась. Я закончила универ. Папа приехал на мой выпускной. А мать свою я не позвала!», – в глубине ее глаз вспыхнули мстительные искорки: «Потом меня взяли на хорошую работу, я стала жить сама по себе и через пару лет купила себе квартиру. Старалась ни в чем себе не отказывать: театры, выставки, путешествия, наряды – само собой. Но я так и не стала счастливой, увы».

«У тебя не было молодого человека?», – с некоторой опаской коснулась я этой щепетильной темы.

«Да были, конечно! Я встречалась и в универе, и потом уже. Но я очень стыдливая и очень боялась того момента, когда встречи доходили до этого… ты понимаешь», – ответила мне Анна: «Мать мне внушала, что секс – это грязно, и что все мужчины хотят только этого. Я не решалась позволять себя обнимать, не решалась целоваться. Мне было страшно, что все вот так и окажется, как мать говорила».

Анна помолчала, вздохнула глубоко, собираясь с силами о чем-то рассказать:

«Я долго была девственницей и даже прослыла недотрогой, все боялась отдаться кому-нибудь. И вот, на одной вечеринке у друзей, ко мне стал клеиться один парень… Ну как парень, мужчина, он был старше меня. Как-то так получилось, что я с ним осталась в комнате наедине. Мы были пьяны. Он стал приставать ко мне нагло, лапать. Я его пыталась отталкивать, но у меня не получилось. Он просто прижал меня, задрал платье ну и… сделал это… Было больно, грубо и гадко».

Анна еще раз глубоко вздохнула. Неприятный рассказ давался ей очень тяжело. Она вся как бы померкла, поблекла от вновь пережитого: