Роберт Мальков - Остров бабочек

Всё правильно. Серёга здесь не погрешил против истины. Страсти в стране бушевали не аховые, если её волны накрыли даже нашу районную, покрытую архивной пылью и плесенью глухомань. Мне к чему-то в связи со всей этой катавасии пришло на память «концептуальная» причина невозможности человека вырваться из мира порочной материальности, именуемой Волнением дхарм (моя первая большая поэма, написанная ещё в институте.) Если прекратится волнение дхарм, то должна наступить полная … Стоп! Кто произнёс сей ориенталистический перл?… то должна наступить полная… прострация-кастрация. Она же нирвана. Однако, нам это надо? Не надо. Дырявый бушлат засунь себе в зад. Страсти живое воплощение анархической славянской природы. И опыт (сын ошибок трудных), когда неизвестно, куда тебя в следующий момент зашкалит, можно посчитать весьма ценным для последующего его применения, между прочим, к творчеству в том числе. «Ничего не проходит бесследно. Даже нежная щуплая бледность». Фу, рифма неточная. Бесследно/ бледность. А так ничего. Можно сказать, даже здорово. Здорово ещё и потому, что все мы здесь сегодня собрались . И я, и Муха, вон и взяточник мэр, и Богдан Сиротин, и ОМОН. В самом деле, здорово! АМОН – отдаёт не просто мумифицированным Древним Египтом, а более основательным – железобетонной инсталляцией из музея поп-арта. Это уж точно не охранное предприятие «Zigfried» с вечно пьяным Лютичем.

Пока омоновцы, словно охотники за скальпами, выстраивались в хитроумный боевой порядок ирокезов, с трибуны у микрофона, на фоне утопающего в разросшемся черёмушнике основательно покосившегося памятника Ильичу, ожесточённо ораторствовал руководитель местной ячейки «Народа – это всё!» Богдан Сиротин. Несмотря на свои солидные габариты, он был чрезвычайно подвижен, чуть ли не как диск-жокей из ночного клуба «Блонди». С взлохмаченной бородой, злобно сверкая выпученными глазами и немилосердно терзая узел галстука, словно ему не хватало воздуха или его мучал призрак почившей жены, он срывающимся голосом кричал в микрофон:

– То, что у вас, господин мэр нет совести, это общеизвестно. Но то, что у вас отсутствует смелость, ясно стало только теперь. Это же уму непостижимо! На беззащитных стариков бросать своих цепных псов? Вот он, где момент истины! А ещё стоит в церкви с огромной свечой и целуется с румяным архимандритом. Но это всё гнусная ложь! Вот я атеист, а по натуре больший христианин! В отличие от вас я читал и Евангелие и «Капитал», и знаю, что собака всегда возвращается на свою блевотину. Так идите обратно, откуда вы явились, и не мешайте мирному протесту трудящихся. Ибо от вас, как от дьявола, пахнет тухлыми яйцами. Да, да, собака возвращается на свою блевотину, сказал Христос. А Маркс сказал, что пролетариату нечего терять, кроме своих цепей! Способно ли, вы, закостеневший в своих преступлениях, понять эту аллегорию? Нет, вы ни к чему не способны, кроме ваших афер! Мне стыдно, что я живу с вами в одном городе, что я когда-то работал с вами на одном заводе, который, кстати, благодаря вашей политике ныне является банкротом! Хороша политика! Нечего сказать! Продажа активов других предприятий города через подставные конторы? Что вы на это скажите, господин мэр?

Мэр города, Павел Пеленовский, с седым ёжиком и мелкими усиками, находящийся на другой стороне дороги, у жёлтого классицистского здания казарменного типа с припаркованных к нему несколько навороченных внедорожников, среди милиции и некоторых официальных лиц, делая вид, что это его не касается, вертел головой в разные стороны, слегка поглаживая свой шикарный итальянский костюм, словно счищая с себя дерьмо, которое на него лепил этот политический гороховый шут. Лишь изредка он делал какие-то реплики милицейскому полковнику, который многозначительно кивал. До приезда омоновцев мэр испытывал даже лёгкий мандраж, точь-в-точь такой же, когда получал крупную взятку от строительной фирмы «Эскуриал», но как только на площади появились омоновские «пазики», мэр почувствовал прилив свежего воздуха – у него даже затрепетали крылья носа, крупные, пористые и багровые. Самодовольная улыбка заиграла и на полных чувственных губах, которые привыкли к тонким винам и поцелуям красивых женщин, и в маленьких и хищных, как у хорька, глазках засветилась надежда на скорое отмщение. Сейчас пойдёт работа, грязная, как работа ассенизатора, ибо указания из центра были самые жёсткие. Толпу физически подавить и разогнать, а зачинщиков и самых рьяных смутьянов задержать. Пеленовский, словно капитан на шканцах, уже указывал пальцем командиру омоновцев на Сиротина, словно на вершину опасного айсберга, или точнее, как на коварного кита, которого надо немедленно загарпунить.

По толпе, в которой, кстати, стариков-то почти и не было, а считай, одни мордовороты, наэлектризованной риторической истерикой Богдана и предстоящей дракой с ОМОНом, прошла судорога, как по препарируемой лягушке. Молодые люди, набычившись, смотрели на парней со специфическими спецназовскими шевронами, и древки от флагов и табличек, на которых, кроме лозунгов, были приклеены портреты Ленина, Троцкого и Брежнева, готовы были пустить в ход, как оружие пролетариата.

– Вот она – генуэзская пехота, – злорадно тараторил Серёга, перемалывая челюстями конец потухшей папиросы. – Нет! Тьфу! (папироса вылетела изо рта) Крысы! Жаль, рогаток нету. А то мне хотелось бы послушать, как гайки прозвенели бы по их тевтонским шлёмам .

Я не нашёл в себе достаточного и мужества, чтобы поддержать энтузиазм Мухина. Я только печально подумал, что обаяние чудесного июньского дня должно пропасть, увы, уже из-за неизбежного побоища.

А день и впрямь выдался волшебный, прямо-таки какой-то лучисто-пленэрный, акварельно-тёрнеровский. В парках шелестела набирающая соки листва. Беззаботно летал невесомый тополиный пух. В чистом полдневном небе, ещё не утратившем утреннею колокольную звень, плыли, причудливо меняя очертания, легчайшие облака. Понизу и в выси парили озабоченные совсем другими проблемами стрижи. Извёстка и кирпич окрестных старых, в живописных трещинах, трёхэтажных домов, где грелись косиножки и другие представители местной мелкой фауны, вбирали в себя тепло неназойливого солнца. Из какого-то окна вырывалась кисея занавески вместе со звуками с грассирующим «р» романса Вертинского « Где Вы теперь? Кто Вам целует пальцы? Куда ушёл Ваш китайчонок Ли?» . В другом же окошке, рядом с пухлым добродушным лицом бабы, допустим бабы Груни, облизывала лапы короткошёрстая серая кошка. «Газель» с продуктами возникла в конце улицы, как видение из советского кукольного мультфильма, и исчезла за углом, оставив дымок, который тут же растворился, как и сам автомобиль. Священна лень севрских амуров и нимф, испокон веков наполняющая в такое время дня старинные городишки, покоилась в тенях скверов, в ароматах цветов, в походках идущих вдалеке людей, в ворковании голубей, в сиянии облупленных памятников, в вяло прыгающих – от низкого давления – струях фонтанов.