Андрей Корф - Сто осколков одного чувства

Как потом выяснилось, Она невзлюбила его сразу. Может быть, за самоуверенный вид, который Он привычно напускал на себя каждый раз, когда чувствовал себя слабее обычного. А может быть, по какой иной причине. Не суть важно. Важно то, что, когда Он попытался приобщить ее к своей коллекции, Она дала ему от ворот поворот.

Это случилось месяцем позже, когда в конторе справлялся очередной день рождения, с подобающим случаю тортом для всех и водкой для избранных. Неведомо как, Она попала в число избранных вместе с ним, который тоже был в этом числе. И в роли именинника.

Он подъехал к ней с простотой «Мерседеса», сигналящего перед автомойкой.

Но отъехал грязнее прежнего, с несимметричным румянцем на щеках. Представьте, Она закатила ему форменную пощечину, и нашлись свидетели, готовые подтвердить это под присягой.

Те же свидетели пустили по заболоченной конторской глади круги нетерпеливого ожидания. Невинный старомодный инцидент, за неимением лучшего, получил какой-то нездешний, почти шекспировский, привкус. Еще бы. Всем известный донжуан и темная лошадка – новенькая. Они немедленно стали центром внимания, натравленные друг на друга шушукающейся свитой, которая принялась лепить из них короля и королеву сплетен. Кто хоть раз побывал в подобной роли, не даст мне соврать: обратной дороги в таком случае не найти. И они пошли вперед, демонстративно взявшись за руки.

Она по-прежнему злодейски динамила его, но ей понравилось, с какой дружелюбной простотой он принял ее отказ. Стравленные друг с другом, как бойцовые шавки на базарной площади, они неожиданно подружились, оставив с носом тех, кто делал ставки на исход сражения.

Он удивлялся новым ощущениям и даже радовался им. Хотя при каждом удобном случае напоминал ей, что дружба – дружбой, но потрахаться от души – тоже не последнее дело...

Выписка из Личного Дела Мамы.

Двадцать семь лет. Опять не замужем. Когда не корчит рожи, бывает хороша собой. Зла на мужиков за то, что не знает к ним правильного подхода. Нечувствительна в постели. На компромиссы с годами не пошла, напротив, ожесточилась и продолжает бить ту посуду, из которой другие предпочитают похмеляться. Достоинства: прямота, искренность, живой ум. Недостатки: прямота, живой ум, искренность...

С некоторых пор Он стал замечать в ней прохладную, непрозрачную задумчивость. Отнес ее на счет нового увлечения, над которым погоревал малость и успокоился. Попытался утешить по-дружески, в своей неподражаемой манере, сочетая реальную помощь с панибратскими заигрываниями.

И однажды был потрясен Ее согласием. Как старатель, намывающий очередной таз шершавой гальки, вдруг спохватывается, привычно отбросив в сторону самородок величиной с бычий глаз, так и он встрепенулся, услышав молчание вместо привычного «нет». Молчание не могло быть растолковано иначе, чем согласие, и Он стал готовиться к давно ожидаемому празднику изо всех сил.

Она сама назначила день, а вернее, ночь их первого любовного свидания. Не отвлекаясь, быстро перевела общение из вертикальной плоскости – в горизонтальную, и отдалась Ему с жадностью, не брезгуя ничем и даже нарываясь на сомнительные эксперименты. Он, совершенно ошеломленный таким неожиданным напором, стоял под дождем подарков, едва успевая благодарить как только мог, лишний раз убеждаясь в том, что опыт в любовных делах – ничто перед страстью, сметающей все на своем пути, как кавалергардская атака.

Они не спали в эту ночь, только проваливались в забытье перед новым кругом. Ночь казалась бесконечной. Оба истекали соками, но родники били с новой и новой силой. В воздухе стояли тропические испарения, резко кричала райская птица, рычал невидимый лев. Стены, увитые плющом теней, казались ожившими руинами...

А наутро Она ушла, покачиваясь, нежно поцеловав Его на прощание. Чуть более нежно, чем следовало бы. Как-то очень уж по-дружески...

Он взял отгул и весь день пролежал в истоме, не глядя на часы и не в состоянии ни о чем думать. На следующий день он пошел на работу, мечтая только об одном – увидеть знакомый вихор над монитором.

Увы, Его ждало разочарование. И изрядное. Оказывается, Она уже неделю назад подала прошение об увольнении и позавчерашний день был Ее последним днем на работе. Мало того. Как выяснилось, Она уехала жить в другой город и решительно никто не знает ее новые координаты...

Выписка из Личного Дела Ребенка.

Мальчик. Пишет стихи. Думает о вечном больше пяти минут в день. Отличается прямотой, искренностью и живым умом. Спортивное телосложение. Симметричный румянец на щеках... Соглашается посидеть в шляпе фокусника, что очень любезно с его стороны в мрачные времена полного отсутствия кроликов.

– Хуй ее знает... – сказал Толстый. Он был бывший бандит и называл Стрелку «марухой»:

– Может, загуляла...

– Мож, и так, – сказал Беспалый. В прошлой жизни он был токарь. Или фрезеровщик. Какая теперь разница? Он был самый старый и называл Стрелку «дочкой».

– Ушла от нас, сука, – сказал Пушкин. Когда-то он был поэт и до сих пор любил выражаться красиво. Стрелку он называл «стрелкой».

Трое нелюдей сидели на железнодорожной насыпи, возле рельсов, по которым давно уже ничего и никуда не ходило. Это было очень спокойное место. Они привыкли к нему и коротали здесь короткое московское лето. Стрелка была четвертой, и по вечерам, распив, что было, они говорили со Стрелкой или ебали ее по очереди. Толстый – грубо, Беспалый – любезно. А у Пушкина через раз вообще ничего не получалось. Слабый организм, одно слово – поэт.

– Или менты повязали, – сказал Толстый.

– Да не трогают ее, сам знаешь, – отозвался Беспалый.

– Надо искать, – сказал Пушкин.

– Чево? – удивился Толстый.

– Искать надо, – повторил Пушкин и насупился.

– Ага, – сказал Толстый. Под кожурой щек замаячил желтый собачий клык – Толстый улыбался. – В розыск объявить. Всесоюзный.

– В розыск, не в розыск, а искать надо, – зло повторил Пушкин.

– Где? – резонно проронил Беспалый.

Пушкин знал одно место, но промолчал. У Толстого тоже шевельнулась мыслишка, он подцепил ее ногтями, как вошь, и раздавил молча. Она вякнула и осталась жить. Беспалый посмотрел на рельсы и почему-то сказал:

– Осень скоро.

– Ага, – проворчал Толстый. Оба подумали о подъездах, у каждого на примете были варианты.

– Я помню чудное мгновенье, – сказал Пушкин.

– Чево?

– Надо искать, говорю.

– Ну, иди, бля, ищи. И тебя повяжут.

– Может, она дохлая валяется где-нибудь, – не унимался Пушкин. – Закопаем хоть.

– Да иди ты, – сказал Беспалый. Он был самым старым и слово «дохлый» не любил больше всех.

– Тут такой грунт, неделю копать будешь, – заметил Толстый со знанием дела.