Ганс Лихт - Сексуальная жизнь в Древней Греции

Не стоит забывать и о том, что в первобытные времена невесты покидали отчий дом при помощи обряда, который, насколько нам известно, был принят только в Спарте. Здесь происходило мнимое похищение невесты; мнимое потому, что о нем загодя предупреждали ее родителей. Плутарх сообщает следующее («Ликург», 15): «Невест брали уводом, но не слишком юных, не достигших брачного возраста, а цветущих и созревших. Похищенную принимала так называемая подружка, коротко стригла ей волосы и, нарядив в мужской плащ, обув на ноги сандалии, укладывала одну в темной комнате на подстилке из листьев. Жених, не пьяный, не размякший, но трезвый и, как всегда, пообедавший за общим столом, входил, распускал ей пояс и, взявши на руки, переносил на ложе. Пробыв с нею недолгое время, он скромно удалялся, чтобы, по обыкновению, лечь спать вместе с прочими юношами. И впредь он поступал не иначе, проводя день и отдыхая среди сверстников, а к молодой жене наведываясь тайно, с опаскою, как бы кто-нибудь в доме его не увидел. Со своей стороны, и женщина прилагала усилия к тому, чтобы они могли сходиться, улучив минуту, никем не замеченные. Так тянулось довольно долго: у иных уже дети рождались, а муж все еще не видел жены при дневном свете. Такая связь была не только упражнением в воздержности и здравомыслии — тело благодаря ей всегда испытывало готовность к соитию, страсть оставалась новой и свежей, не пресыщенной и не ослабленной беспрепятственными встречами; молодые люди всякий раз оставляли друг в друге какую-то искру вожделения» [перевод С. П. Маркиша].

Если обычай, описанный Плутархом, следует рассматривать как специфически дорийское явление, то обыкновение устраивать свадебный пир было, вне всяких сомнений, распространено по всей Греции. В то время женщины не могли присутствовать на мужских застольях, однако на свадебных пирах они угощались в одной комнате с мужчинами, занимая при этом отдельные столы (Эвангелий у Ath., xiv, 644d). Расходы, которые несли устроители таких пиров, и род увеселений, конечно, различались в зависимости от финансовых возможностей хозяев и вкусов эпохи. Кунжутные пирожные, сдобренные, согласно Менандру (фрагм. 938, САР), фруктовыми добавками, были на этих застольях обычным лакомством. Символическое значение имел и другой обряд: во время пиршества прекрасный обнаженный юноша (Zenobius, Proverbia , Hi, 38), украшенный боярышником и листьями дуба, обходил гостей с подносом, на котором были разложены печенье и пирожные, восклицая: «Я избежал зла и обрел наилучшее» (eфvyov kakov, nvрov aueivov).

После трапезы, которая, естественно, сопровождалась тостами и здравицами (Сафо, фрагм. 51, PLG), невеста садилась в повозку, запряженную быками, мулами или лошадьми, и отправлялась в дом жениха. Она сидела между женихом и его парохом (πάροχος) (Photius, Lexikon , 51; Pollux, iii, 40) лучшим другом или ближайшим родственником. Обычай запрягать в повозку быков объясняли при помощи мифа, который излагается Павсанием (ix, 3) так: «Говорят, что Гера, рассердившись на Зевса, удалилась в Эвбею. Так как Зевс никак не мог убедить ее вернуться, он, говорят, обратился за помощью к Киферону, бывшему тогда в Платеже; относительно Киферона считалось, что он никому не уступает в мудрости. И вот он велел Зевсу сделать деревянное изображение и говорить, будто он везет себе в жены Платею, дочь Асопа. Зевс поступил по совету Киферона. Как только Гера услыхала об этом, она немедленно явилась сюда. Когда же она приблизилась к повозке и сорвала со статуи одежду, она обрадовалась этому обману, найдя деревянный обрубок вместо живой невесты, и помирилась с Зевсом» [перевод С. П. Кондратьева].

После прибытия невесты в дом жениха ось повозки иногда сжигалась (например, в Беотии). Это считалось предзнаменованием того, что невеста никогда не захочет покинуть дом мужа (Плутарх, Qaest . Roman., 29).

Если вдовец женился вторично, то он не принимал участия в свадебном шествии, но поджидал невесту дома; невесту приводил к нему товарищ, звавшийся в этом случае не парохом, а нимфагогом (Pollux, iii, 40).

Свадебные факелы были неотъемлемым атрибутом свадебного шествия; их возжигали матери невесты и жениха и несли те участники праздника, что шли пешком (Еврипид, Phoenissae , 344; Iphig. Aulid ., 722; Аристофан, «Мир», 1318 и др.). Все они были нарядно одеты, о чем можно догадаться, если, не довольствуясь сообщением об этой подробности у Гомера («Одиссея», vi, 27), принять во внимание развитое у греков чувство прекрасного. Платье невесты было, по-видимому, разноцветным, одежда жениха (очень характерная деталь) не черной, как это принято у нас, но белой, сотканной из самой тонкой шерсти; мужчины, участвовавшие в процессии, были одеты так же, как и жених. Невесту и жениха украшали венками и пестрыми лентами (taeniae); невеста не жалела на себя благовоний, и у лица ее колыхалась яркая пелена традиционная деталь наряда невесты.

Встречные поздравляли и шутливо подбадривали свадебную процессию, двигавшуюся по улицам города под аккомпанемент флейт; ее участники распевали гименей — свадебную песнь, названную именем бога свадьбы Гимена.

Гименей упоминается уже Гомером («Илиада», xviii, 491; ср. Плутарх, Мог., 667а); на щите Геракла (Гесиод, «Щит», 272) также были изображены свадебные торжества.

Гименей распевался также во время свадебной процессии, изображенной на щите Геракла, который был подробно описан Гесиодом. Возможно, сам Гесиод был автором «Эпиталамия», посвященного свадьбе Пелея и Фетиды, две строки из которого цитирует живший в двенадцатом веке Цец ( Prol. ad Lycophronem = Гесиод, фрагм. Ixxi, Goettling): Пелей восхваляет в них достоинства своей благородной невесты. Однако о содержании этих древних Гименеев нам больше ничего неизвестно. Они получили выдающуюся художественную обработку в творчестве Алкмана, который тем самым ввел их в литературу в седьмом веке до нашей эры; по-видимому, он довел этот род поэзии до высокой степени совершенства. Во всяком случае, Леонид Тарентский называет его «певчим лебедем свадебных песен» (Anth. Pal., vii, 19: ύμνητήρ ύμεναίων κύκνον). Дальнейшее развитие жанра связано, вероятно, с именем Стесихора (около 640-555 гг. до н.э.), которого считали автором эпиталамия Елене (Stesichorus, fragm. 31, PLG). Однако о нем нам ничего более не известно, да и само упоминание об этом настолько сомнительно, что мы даже не можем сказать с определенностью, действительно ли Стесихор сочинял когда-либо такой эпиталамий.