Ганс Лихт - Сексуальная жизнь в Древней Греции

Один из случаев пигмалионизма подробно описан в Erotes Лукиана (xv ел.). Юноша из превосходной семьи влюбился в прославленную статую Афродиты Книдской, созданную Праксителем, проводил дни напролет в ее храме и «не уставал беспрестанно глядеть на образ богини. С губ его украдкой срывались кроткие вздохи и страстные любовные жалобы. Знаком все усиливающейся страсти была оставляемая им на стенах и коре деревьев надпись «прекрасная Афродита». Он почитал Праксителя как самого Зевса и положил по обету к стопам богини все, что имел ценного и дорогого».

Это был не единственный случай, когда юноша влюбился в Афродиту Книдскую. Филострат (Vita Ар., 276) сообщает, что схожую историю рассказывал Аполлоний Тианский, который пригласил юношу к себе и излечил его от этой страсти. Аполлоний втолковал юноше, что людям не подобает любить богов, и в предостережение напомнил ему об Иксионе, который понес в подземном мире страшную кару из-за своего вожделения к Гере. «Таким образом Аполлонию удалось излечить это безумие, после чего юноша совершил жертвоприношение, чтобы заслужить прощение богини».

Элиан рассказывает о некоем молодом и знатном афинянине, «который безумно влюбился в статую Агате Тихе, что стояла перед пританеем. Он целовал и обнимал ее, а затем бросился к советникам и молил продать ему статую. Когда его предложение было отвергнуто, он украсил статую лентами, венками и драгоценностями, совершил жертвоприношение и после беспрестанных жалоб покончил с собой» (Var. hist., ix, 39).

Согласно Плинию (xxxvi, 22), юноша с Родоса по имени Алкет влюбился в обнаженную статую Эрота, воздвигнутую Праксителем в Парии на Геллеспонте.

Порка обычно сочетается с религиозными мотивами, ибо наивный или распаленный ум верит в то, что, добровольно унижая себя самобичеванием или даже частичным членовредительством, он совершает нечто, особенно угодное богам. Именно этим объясняются рассмотренные выше случаи самобичевания и самооскопления, являвшиеся составной частью различных культов, таких, как шумные оргиастические празднества Кибелы (см. с. 145 ел.). Практика самооскопления нашла литературное выражение в многочисленных эпиграммах «Палатинской Антологии».

Современная сексология доказала, что подобные жестокости, сколь бы странными на первый взгляд они ни казались, в конечном счете имеют своим истоком стремление к сексуальному возбуждению; тем самым связь между сексуальностью и религией находит новое и весьма неожиданное подтверждение. На мой взгляд, именно этим объясняется такой широко известный обычай, как порка спартанских мальчиков на алтаре Артемиды Ортии, аналогом которого является бичевание девушек на Скиериях (празднике Диониса) в аркадской Алее, а также упоминавшийся выше (с. 90) праздник «нечестивой Афродиты».

Мне ни разу не случалось находить в древнегреческой литературе садистских или мазохистских сцен. Это еще одно доказательство вновь и вновь подчеркиваемого автором книги тезиса о здоровье греческой жизни; что касается римской литературы, то найти в ней описание подобных явлений труда не составит.

Предание о Геракле и Омфале носит мазохистский характер. Могучий герой становится рабом лидийской царицы Омфалы. Служа ей, он унижается до того, что исполняет женские работы под надзором Омфалы, облаченной в львиную шкуру. Однако здесь мы едва ли можем говорить о мазохизме в собственном смысле слова, так как его существеннейшая характеристика, именно сексуальное наслаждение, испытываемое угнетенной стороной, в истории о Геракле и Омфале нигде не выдвигается на передний план.

Плутарх пишет, что Деметрий Полиоркет носил на шее явные следы укусов гетеры Ламии, ничего не говоря о том, чтобы эти укусы возбуждали Деметрия (Плутарх, «Деметрий», 27); к тому же сам по себе этот рассказ совершенно недостоверен.

Согласно совершенно ошибочному, однако прочно устоявшемуся определению, содомией называется сношение с животными; упоминания о ней нередко встречаются в греческой античности, однако либо только в сказках и романах, либо, как в случае с сицилийскими пастухами у Феокрита, речь идет исключительно о временной замене естественных половых контактов.

Из преданий содомического характера упомянем: Зевс сходится с Ледой в образе лебедя, с Персефоной — в образе змея; Пасифая влюбляется в быка и отдается ему, рождая затем Минотавра — «быка, бывшего наполовину человеком, человека, бывшего наполовину быком», как отзывается о нем Овидий (Ars am., ii, 24).

Что касается омерзительного извращения, заключающегося в насилии над трупами, то из греческой античности я могу привести на этот счет лишь три примера. О соитии Дамойта с утопленницей уже говорилось выше (с. 166). В другом случае дело касается не греков, но египтян. Геродот (ii, 89) сообщает, что некий бальзамировщик был обвинен в совокуплении с трупом красивой женщины, который был доверен ему для бальзамирования. После этого общепринятым стал обычай передавать бальзамировщикам тела особенно красивых или знатных женщин только через три или четыре дня после смерти.

Наконец, тот же Геродот (v, 92) говорит о том, что знаменитый коринфский тиран Периандр надругался над мертвым телом своей жены, которую он — возможно, случайно — убил.

От Мелеагра до нас дотла такая эпиграмма (Anth. Pal., v, 92):

Кондитерские изделия часто изготавливались в фаллической или ктенической форме.

Как мы уже указывали, мужчины предпочитали, чтобы женщины удаляли волосы вокруг гениталий, что достигалось посредством выщипывания или выпаливания. Комедиограф Платон говорит о «выщипываемых рукой кустах мирта» (CAP, i, 648), а согласно Аристофану («Лисистрата», 827), женщины использовали для этой цели зажженный светильник. Эта процедура — если наше истолкование правильно — запечатлена на рисунке, изданном Моллем; для той же цели применялась также горячая зола. Депиляция вошла в обычай, очевидно, потому, что в противном случае густой волосяной покров южанок не позволял видеть их гениталии. Как бы то ни было, множество мест свидетельствуют о том, что греческому мужчине нравилось не покрытое волосами, но гладко выбритое лоно. Так, у Аристофана Лисистрата (Lysistr., 148 ел.) говорит: