Алексей Аляскин - Враги лютые

Юноши теряли ощущение реальности. Пьяные русские солдаты, матерившиеся в окопах под склоном, и пьяные гогочущие немцы, в окопах на склоне, начинали казаться им кем-то вроде соседей по квартире; потому что вот так же точно мать Симки сохраняла вооружённый мир с соседями по квартире, которых вселили после того как отец был снят с должности. Русские делали вид, что не знают про немцев на склоне, а немцы в свою очередь старались не видеть русских. И даже выпив массу пива и рюмку шнапсу, начиная буянить, драться и петь, никогда не пытались подпеть русским. Русские тоже не пытались перепеть немцев, с их дикими выкриками: — Цимбеласа — Пундераса!!! — нет, там и там пели только свои песни. Правда музыкальные программы враждующих сторон были не особенно разнообразными, песен не хватало для настоящей музыкальной войны окопов, и враги уже к концу недели могли одинаково свободно напеть друг другу и: — «ван ди зольдатен, дур ди штадтс марширен», и: — «знаю — знаю — знаю — дивченонько, чем я тэбе образыв!»… А самую великую песню Второй Мировой Войны: — Лили Марлен — слушали в священном молчании в шесть часов вечера, слушали с одинаковым чувством: — ведь и там в окопах сидели солдаты, а это была песня для солдат. Рассказывали что однажды на радио испортилась пластинка, и тогда обе армии ушли из окопов по домам, потому что какая может быть война без Лили Марлен! Но и на самом деле военной истории известны случаи, когда в шесть вечера переставали стрелять пушки, солдаты начинали копаться в затворах орудий и пулемётов, отворачивая свои солдатские морды от глаз командиров, и на фронте возникала тишина, — чтобы не заглушать песню. — Зи аль, Лили Марлен …

Дни шли и ничего не менялось, и начинало казаться, что всё так и будет до самого конца войны, который вдруг возьмёт, — и наступит! Но это только солдатам казалось, потому что им не хотелось умирать. Но умирать-то всё равно надо было, какие бы они не пели песни, и как бы не старались не видеть друг в друге врагов. В штабах тоже не лыком шитые люди чертили стрелки на картах, а по железной дороге всё подвозили и подвозили новые мины, патроны и снаряды, начинённые самым врывающимся взрывчатым веществом, и острыми осколками. Но пока что шли дни. На Восточном фронте без перемен.

Вечером Симка тушил в котелке картошку с помидорами и баклажанами, которые приносил лейтенант, заправлял это божественное блюдо тушёнкой: — ужин для настоящего мужчины! Самому Симке вечером есть не хотелось, но зато лейтенант приходил всегда голодный как молодой волк, который за день набегался по горам и долам, по своим волчьим делам. Ночью у Симки происходила обязательная и неизменная любовь с лейтенантом, который во-первых никогда не менял позицию, — всегда сзади наклонившегося и упирающегося руками в ступеньку для выхода в атаку, солдата со спущенными штанами; а во-вторых он никогда не оставался у Симки на ночь. Удовлетворив свою офицерскую надобность ещё до полуночи он уходил к себе в командирский блиндаж. Симу это устраивало больше всего в этих их молчаливых любовных отношениях, он потом ещё долго мог лежать на спине, подстелив под себя шинель поверх хвойных лап кипариса и пахучей арчи, и смотреть на звёзды, которых здесь было больше чем их вообще есть на небе. Небо над его окопом было прикрыто сверху сияющими миллионами мерцающих игл, — серебряный чекан горного неба… Юноша лежал и вспоминал колени и девичий голос друга, и ему не хотелось, чтобы это кончилось. Потом он засыпал в боевом охранении, вовсе и не думая никого охранять, — мимо окопа могла проехать танковая дивизия герра Гудериана и конный корпус Доватора с песнями, — солдат Симка спал.

Утром его будил узбек, он приносил ему еду в окоп, и приходилось отдаваться раза два-три, иначе он котелок не отдавал, пытался вылить в стороне. Симка начинал спускать с себя трусы, и только тогда котелок попадал ему в руки. Ебать узбек начинал сразу, не дожидаясь пока юноша закончит есть, и Симке приходилось есть осторожнее, чтобы не подавиться. Ох, этот ненасытный узбек, — так приставал… Однажды он заявил Симке: — «когда домой идём, один мальчик берём. Играть будем, сладкий как мёд! Жена не знает». — и он ещё сказал в ответ на жалобу юноши, что нельзя же на самом-то деле ебать каждое утро за котелок гречневой каши: — «а-а…, если ты был жена, — всегда ебал бы! — когда ходишь — тоже ебал, когда спишь — тоже ебал. Ты лежишь, — я лежишь. Ты стоишь — я стоишь. Всегда бы тебя ебал!» — в общем он не слезал бы с Симки совсем никогда, мальчик так и ходил бы целый день с хуем в жопе. А мужчина был десять лет женат, имел детей, и за свои слова он отвечал, или это он так шутил? Кто его знает, — азиат …

Симка рассказал об этой истории Лореляйн и они смеялись так, что вороны разлетались от колдобины, а Лореляйн ещё кричал им вслед по-немецки, что они дуры, им это не грозит, узбеки не летают. Но советские вороны по-немецки совершенно не волокли, и улетели на безопасное расстояние.

Кто на самом деле знает, что там сдвинулось в дехканской башке узбека от разрывов тяжёлых снарядов, которые долбили неизвестно что всю неделю пока рота шла через перевал; — война и близость быстрой смерти, — и вообще, уцелел ли он в этой мировой мясорубке? Симка так и не узнал о его судьбе, он просто исчез вместе со всей остальной ротой, через какое-то время, — время которое приближалось так неслышно, как будто и не собиралось никогда наступить.

Днём, закончив личные дела, он отправлялся к колдобине — боевое дежурство приходилось на ночь, когда он спал, и днём, по разрешению лейтенанта, он был свободен, и совершенно легально отправлялся к волшебной колдобине, спрятанной от глаз и дальномерных окуляров отрогами скал, густо заросшими почему-то ещё не спалённым боями арчовым лесом, лесом который очень долго и медленно растёт, зато очень хорошо и быстро горит… — а сейчас этот хрупкий лес пока ещё поил воздух горных склонов хребта сказочной живой водой чисто-прозрачного запаха арчовой хвои, и её острый вкус надолго ещё потом оставался, в самой глубине юношеского горла… Зато от самой колдобины несло жутким серным духом, из-за тёплой сернистой воды, и Симка устраивался обычно с другой стороны от ветра. Потом начинали шуршать кусты и раздвигаться ветки, и появлялся Лореляйн, он приходил на полчаса позже, чем договорено, но конечно же у него всегда были причины. Впрочем Симка был уверен что он просто любит опаздывать. Юноши купались и растягивались своими красивыми телами на солнце. Здесь был их мир. Сюда, на ничейную землю, никто лазил, — это запрещалось спиртовым договором, там оговаривалось разделение территорий, и это разделение территорий было доведено до каждой мордожопы и в роте, и в егерском батальоне навсегда засевшем на завоёванном горном склоне, самым лучшим способом, — ударом командирского сапога по кумполу каски, и все стали вдруг такие умные, что нарушителей не находилось. Ротные мальчики составляли исключение, но ведь и ебать среди третьего возрастного срока призыва было кроме них некого, ферштейн, зи битте?…