Джонатан Свифт - Путешествие в Лилипутию

Я уже заметил, что не мог отвечать моим новым подружкам с прежней своей истовостью, поскольку тяжелые мысли одолевали меня. К тому же я тосковал по Кульбюль, которая оставила неизгладимый след в моем сердце. Ведь я одно время даже подумывал (признаюсь в этом теперь): уж если мне не суждено покинуть эту землю, лежащую вдали от путей цивилизации, то не коротать же весь свой век в холостяцких забавах. Нужно обзавестись семьей, трудиться и воспитывать детишек. И хотя моей компанией не брезговали и самые знатные особы, лучшей спутницы жизни, чем Кульбюль я во всей Лилипутии не видел. И не моя вина в том, что судьбе было угодно распорядиться иначе.

Таким же горьким размышлениям предавался я и после ухода моих посетительниц, которые заставили меня обещать хотя бы изредка оказывать им честь. Я как истый джентльмен заметил, что напротив, это они оказывают мне честь своим желанием видеть меня, и я буду рад по мере возможности и благорасположения встречаться с ними, о чем буду извещать их особым знаком, о котором мы специально условились.

Спал я плохо, часто просыпался от холода и неустроенности, а утром меня посетил полномочный посол в ранге министра, присланный блефускуанским правителем Макуком XIII.

Здесь я должен сделать небольшое историческое отступление и сказать несколько слов о государстве Блефуску. Если у читателя сложилось впечатление, что Блефуску – монархия, то я спешу развеять это заблуждение. Монархия в этом государстве была ликвидирована после отъединения Блефуску от Лилипутии. Тогда же всенародным собранием была принята временная конституция, с тех пор так и действовавшая без всяких ревизий, если не считать нескольких десятков поправок, которые в корне изменили ее содержание.

Правители Блефуску, согласно той всеблефускуанской конституции, избирались всенародно: один раз в каждые двенадцать лун народ сходился на центральную площадь столицы, где и волеизъявлялся самым необычным из известных мне способов. Претенденты на высший государственный пост становились на специальные помостья, а народ забрасывал их гнилыми фруктами и яйцами. Тот, кто оказывался наиболее закиданным и считался победителем. Сожалею, что не довелось стать свидетелем столь необычного зрелища и могу поведать о нем читателю не как свидетель, а лишь как прилежный собиратель диковинок, узнавший об этом странном обычае из рассказов участников оного.

Замечу также, что блефускуанская конституция запрещала избирать на высший государственный пост одно и то же лицо больше трех раз, и я, будучи представлен Макуку XIII, решил было, что народ Блефуску питает какое-то особое пристрастие к этому имени и неизменно на высший пост в государстве избирает Макуков. Оказалось, что я ошибался. Первый же (и пока единственный) правитель так пришелся по душе народу Блефуску, что тот пожелал выбрать его и в четвертый, и в седьмой, и в тринадцатый раз. Но дабы не нарушать закон при каждом новом (после узаконенных трех первых) избрании полюбившегося правителя переименовывали: так он из Макука I стал Макуком II, потом Макуком III и так далее до нынешнего своего явления под именем Макука XIII. Блефускуанцы, таким образом, проявили незаурядную изобретательность, сумев остаться законопослушным народом и в то же время ради общественного блага разрешив неразрешаемую, казалось бы, юридическую коллизию вот таким простым и изящным способом.

Правда, до меня доходили слухи, что блефускуанцы просто не могли отказать себе в удовольствии закидать своего правителя тухлятиной, а потому вольно или невольно продлевали мандат Макука, который вполне мог рассчитывать отойти в мир иной, сидючи в верховном кресле под именем Макука тридцатого или сорокового. Дай Бог долгих лет этому выдающемуся правителю.

Однако не буду предаваться досужим домыслам на сей счет, поскольку по другим сведениям блефускуанцы всей душой любили своего правителя и, закидывая его по народной традиции гнильем, выражали тем самым свое искреннее желание видеть его на высшем посту государства. И хотя мое знакомство с Макуком XIII было весьма непродолжительным, я могу со всей ответственностью утверждать: нет ничего удивительного в том, что он пользовался всенародной любовью и в день выборов уносил на себе знаки этой любви, в отличие от других кандидатов, уходивших с центральной площади в том же виде, в каком они там появились. Он был статен, красив, умен и, самое главное, отвечал на народную любовь не менее пылкой любовью, проводя дни и ночи в неустанных отеческих заботах о благе граждан Блефуску.

Впрочем, я отвлекся, а теперь пора рассказать читателю о деликатной миссии, с которой прибыл ко мне посол по особым поручениям правителя Макука XIII. Прежде чем начать беседу со мной, он приказал сопровождавшему его отряду блефускуанской гвардии выставить оцепление и никого под страхом наказания не подпускать ближе, чем на пятьсот кундюмов (около сотни футов). Из этого я сделал вывод, что секретность его миссии весьма высока, и не ошибся.

Невзирая на принятые меры и отсутствие вблизи чужих ушей, посол говорил вполголоса и мягким движением руки дал и мне понять, чтобы я понизил голос и никто не мог услышать нашей беседы. Соблюдение конфиденциальности потребовало, чтобы я подставил ладонь и, как в похожих случаях в Лилипутии, поднес посла поближе к своему уху.

Тут я должен сделать еще одно краткое и неожиданное отступление и удивить читателя сообщением о том, что посол сей был женского пола, а это, кстати, немало говорит о продвинутости блефускуанского общества относительно лилипутского, где в рамках абсолютной монархии роль женщины ограничена домом и светскими приемами. И хотя отдельные лилипутские особы умеют держать своих мужей под каблучком (в чем я имел возможность убедиться), в целом это ситуации не меняет, и лилипутская женщина оказывается лишенной многих из тех прав, какими осчастливлена женщина блефускуанская.

Итак, посол при ближайшем рассмотрении оказался очень миленькой блефускуаночкой, что совсем не вязалось с важной миссией, о которой она сообщала, расположившись на моей ладони и блестя бисеринками глаз, в которых я читал не только чиновничье бесстрастие, но и любопытство, неизменно присутствовавшее, когда я имел дело с особами женского пола будь то в Лилипутии или в Блефуску. Ей, видимо, приходилось делать над собой немалое усилие, чтобы подавлять это свое любопытство (забегая вперед скажу, что это удалось ей лишь до поры до времени – женская природа взяла свое), дабы вначале изложить свою миссию, которая сводилась к следующему предложению от имени Макука XIII.