Игорь Куберский - Америка-Ночки

А мог и не подписываться, поскольку правая рука Бесси на моих причиндалах отнюдь не вызывала у меня протеста, скорее – наоборот. Я стремительно привыкал к ней.

– Лиза-подлиза.

– Что такое подлиза?

– Подвид. Разновидность Лизы.

– Ты всегда такой шутник?

– Нет, только с тобой.

– Ты такой... особенный! – рука Бесси восхищенно ущипнула мою ляжку и вернулась на согретый пригорок. На руль рука поднималась лишь на поворотах, поскольку коробка передач была автоматической. – Хочешь, мы пообедаем в испанском ресторане?

Испания с сильным мексиканским акцентом встретила нас знаменитой гитарой Пако де Лусии.

У потолка висели окороки под названием «хамон».

– Как летучие мыши, – сказал я.

– Как мумии, – сказала Бесси. – Тутан-хамоны.

В тот вечер мы, переодевшись, устроили оргию. Я был Кортесом, пленяющим золотоволосую наложницу Монтесумы. Пленять пришлось по всему дому, спотыкаясь о фарфоровый зверинец, и настиг я ее лишь в маленьком тесном чулане... С потревоженной полки падали на нас, как снежинки, ватные тампоны. Видимо, наступал ледниковый период. Бесси рычала, как динозавр, и норовила откусить мне палец. Она обожала натиск и грубую мужскую силу.

– Это что, твое?

– Мое.

– Не думаю, что ты вернешь бидон.

– Почему?

– Потому что я тебя не отдам.

И все же было очевидно, что Бесси нервничает – она ждала родительский звонок из Бостона. Позвонили, когда я уже так спал, что не мог проснуться, только слышал издали приглушенный голос Бесс, ушедшей с телефоном в гостиную, чтобы меня не будить. Потом она вернулась, легла и крепко прижалась голой грудью к моей спине, голыми ногами к моим ногам, словно замерзла в стылом воздухе ночи. Поза ложки.

– Все хорошо? – сквозь сон пробормотал я, не уверен, что по-английски.

Но ответа ее уже не слышал.

Утром в постели, потеревшись о меня коленкой, она зашептала на ухо, дыша мятной жвачкой:

– Пит, проснись. Я сегодня улетаю в Бостон. У нас семейное торжество – семьдесят лет отцу. Вернусь через неделю.

– Я останусь здесь?

– Нет, тебе лучше пожить у твоей хозяйки.

– А как же собаки?

– Я отдам их Кристине с Фрэнком.

Так они вернулись!

– О, как я хочу тебя сейчас, Пит. Неделю врозь – я этого не выдержу.

Так они вернулись!

Бесси что-то еще говорила, тихо завладевая тем, что ей было больше всего понятно во мне, а мысли мои уже неслись к дому напротив. Что там? Как?

Впрочем, в благодарность за новость я отдал Бесси все, на что остался способен после Кортеса, и она отметила бурными слезами свой как всегда отрадный оргазм.

– Я буду думать о тебе, Пит, – сказала она, высаживая меня у крыльца Патриции.

Я не представлял, с какими глазами предстану сейчас перед Патришей. Провалиться сквозь землю было не худшим вариантом продолжения нашей с ней «дружбы».

Да, Патриция торжествовала – такой помятый, побитый, зализывающий раны я был ей ближе и родней. Вечером мы распили с ней бутылку КУПЛЕННОГО МНОЮ со страху красного, и только полное физическое истощение удержало меня от того, чтобы не появиться в ее ночной конуре. Допускаю, что Патриция очень бы удивилась и прогнала меня. Но прогнала бы с теплом в сердце – ведь я бы к ней пришел ПОСЛЕ ДВУХ МИЛЛИОНЕРШ! Что гадать? Чего не было – того и не было. Но, бьюсь причиндалом об заклад, что теперь МОГЛО БЫ БЫТЬ. Патриша почувствовала это и стала относиться ко мне почти как прежде, как в начале.

Вечер, коты под настольной лампой, уроки русского языка.

Где живет этот господин?

А хрен его знает.

Утро. Соседка сверху, вооружившись граблями, убирает сухую листву вокруг дома. Хочу помочь – то ли чтобы познакомиться поближе, то ли из чувства долга – больше месяца живу тут, а еще ни разу не пошевелился на тему окружающей среды.

– Не надо, – говорит Патриция. – Лучше не мешать ей. У нее просто плохое настроение. Она всегда метет двор, когда ей плохо.

Жаль. Мне она уже почти понравилась.

Через часа три выхожу во двор – она еще там. Облако пыли неспешно втягивается в открытое окошко каморки Патриции и потревоженные коты – три на крыльце, один на постели – недовольно уходят.

В доме Патриши дубак. Мерзну.

Некстати вспоминается обещание Бесси: «Я отвезу тебя в настоящий магазин».

Не отвезла – не успела. Или побоялась, что придется на меня потратиться.

Я позвонил Бесси через неделю, как и договаривались.

Да, вернулась, но говорила уклончиво, ссылалась на страшную занятость. И я понял, что на семейном совете безродный иноземный претендент на руку и сердце получил категорический и безоговорочный отлуп.

Богатые вероломны, Петер. У них вместо сердца кошелек.

Направда твоя, Патриша. Нищие вероломней.

Оказывается, на втором этаже, кроме учителки, живет Стив, ветеран вьетнамской войны, тихий сумасшедший. У него военная пенсия, он считает себя художником. В воскресенье приглашает нас с Патрицией к себе в студию. Он рисует одни высотные дома – скрюченные, будто им выстрелили в живот. С Патрицией они друзья, и ей позволено говорить то, что она думает. Однажды она спросила: «Стив, зачем ты рисуешь одни скрюченные дома? Это слишком мрачно, вряд ли кому понравится. Нарисуй что-нибудь красивое». Он посмотрел на нее с удивлением: «Разве это не красиво, Пэтти?»

Теперь же мы поднимаемся по лестнице и не без робости входим в его мастерскую. Патриция не преувеличивала. Все так и есть, но странное дело, рядом со своим создателем скрюченные дома как бы выпрямляются. Может, потому что сам Стив строен, моложав, с черными усами на мальчишеском лице, и вообще похож на Кларка Гейбла. Голос у него тихий, как и положено в храме искусств.

– Вообще-то мне больше нравится делать рамы, чем рисовать, – смущенно говорит он и, не в силах присутствовать при нашем суде, на цыпочках выходит из комнаты.

А рамы у него действительно необычные – Стив обклеивает их ракушками и кусочками зеркала, нитками, пуговицами, ножницами, зубными щетками, ножами и вилками. Лучшая его рама обклеена розовыми синтетическими попугайчиками. Это его последняя вещь – от нее еще пахнет клеем.

– А ведь это про нашу Америку, – шепчет мне Патриция, – снаружи попугайчики, а внутри пустота.

На теннисном корте два невозмутимых японца в трех сетах обыграли меня с Патриком Доннаваном, продавцом осциллографов с Хантингтон-Бич.

Хантингтон-Бич...

Я еще не забыл вересковый запах твоего лона, Крис.

Каролина говорит, что они втроем отлично отдохнули на ранчо Крис близ Сан-Диего. Так у нее есть свое ранчо! Что же ты молчала, Крис? Вот куда мы должны были убежать в то утро... Я не выдержал – позвонил. Ответил Фрэнк, и я повесил трубку. Нет, все кончено, она не позвонит тебе ни-ког-да!