Игорь Куберский - Портрет Иветты

Она шутила, но вдруг ему стало невероятно стыдно за спесь, уверенность, маститость. Кое-как улыбнулся, окинув картину другим, чернящим взглядом:

– Ну, так я же не гений.

– В этой мысли, похоже, и кроется твоя проблема.

Поздно вечером – та же облюбованная ложбинка, с головой укрывавшая от пограничной службы их сладкий грех. Кроме коврика, для пущего комфорта прихватили и хозяйкино одеяло.

– Ты думаешь, я хороший художник?

– Думаю, что ты можешь им стать.

– Ага, значит, я дерьмо.

– Я так не думаю, если тебе, в самом деле, хочется узнать мое мнение... Я думаю, что ты интересный художник.

– А я думаю, что я дерьмо.

– Оставь, это скучно.

– Ну, правда, я не притворяюсь.

– Это лучше, чем вообразить себя гением.

– Сама говорила – уж лучше думать, что ты гений.

– Не знаю. У тебя все максимы – гений, дерьмо, счастье, трагедия. Не мальчик уже. Впрочем, психология говорит, что мужчина до тридцати остается подростком в своих мотивациях.

– Мне больше.

– Вот и я о том же. Пора браться за ум. Кстати, я послезавтра уезжаю. Тебе оставляю Люду. Она просто ждет не дождется заступления на вахту. Говорит, что я тебя недооценила, что я в мужиках не разбираюсь.

– Ты думаешь, что я с тобой просто так?

– Конечно, а как еще?

– И никакой любви?

– Ну, если есть чуток, то спасибо, мне приятно. А вообще достаточно и половой приязни. Ну ладно, не дуйся. Все это слова. Можно сказать так, можно иначе. Мне хорошо с тобой, вот и все. И хорошо, что мы снова сюда пришли. Хочешь, я тебя там поцелую? Обычно я это не делаю...

... Ветер остался выше. Он протекал над головами, качая сухие стебли травы по краям выемки. А здесь была лунка, ниша, – нет – космическая капсула. И они в ней. И только звезды вокруг.

– Господи, даже испугал меня. Все хорошо? Тебе понравилось? Я хочу, чтобы тебе понравилось. Чтобы ты помнил меня. И не смей спать с Людой – я тебе запрещаю. Поклянись!

– Я могу спать только с любимой.

– Ну, опять перебор...

– У меня такое чувство, что все это не сейчас, а тыщу лет назад. Что я вижу все это глазами того, кто жил тогда. Может так быть, а?

– Вполне. Генетическая память и так далее. Вообще, думаю, есть все, что мы хоть однажды помыслили. Вот почему важно мыслить хорошо.

– Я сейчас мыслю очень хорошо.

– Тебе, что, никогда не делали минет?

Утром Кашин подкараулил ее, но удержал только на миг.

– Собираешься?

Он улыбался, стоя перед ней, но колени его дрожали. Лицо ее было ясным, отдохнувшим – только глаза стали больше, ярче и были обведены лиловатой, вызывающей нежность тенью.

– Ага.

В ее руках был таз.

– Если что-нибудь нужно...

Она опустила веки и помотала головой.

Купил бутылку марочного вина. Выбрал из акварелей «Лягушачью бухту» и сделал для нее паспарту.

– Малыш, что мы подарим Иветте? Она завтра уезжает.

– Уезжает? – у Насти вытянулось лицо.

– Ну да, – сказал Кашин. – Ей нужно на работу.

– А как же мы?

– Как всегда. – Кашин встал и отвернулся к папке с рисунками.

Если хочешь, мы к Иветте приедем в гости. Москва – это же рядом. Ночь в поезде.

– Она не приглашала?

– Приглашала, – соврал он.

– Ура! – по обычаю закричала Настя и тут же осеклась. – Ой, что же я ей подарю? У меня ничего нет!

– Подари свой рисунок. «Каперсы», например. Или где лиса в ущелье.

– Я подарю каперсы. И еще давай подарим ей камень, тот белый, полухалцедоновый, с Кара-Дага.

– Тебе нравится Иветта?

– Очень.

Улучив минуту, сходил искупаться. Не стал спускаться с обрыва, пошел по склону вдоль бетонки. Каперсы отцвели. Их длинные стебли стлались по сухой земле, чередуя иглы и короткие тупые листочки, а на месте цветков образовались мясистые зеленые плоды, похожие на дикую грушу. Некоторые уже растрескались, и из них сочилась малиновая сукровица. Кашин брезгливо пнул – плоды были набиты кровавой икрой.

На веревке сушились немудрящие Иветтины вещицы – самая малость. Она была еще здесь.

Опустились сумерки, и голоса цикад стали сверлить стены тьмы. Когда курили, собравшись вокруг стола, Иветта вдруг привстала, сунулась в темноту и вынесла большого ежа.

– Ой, какой ты, брат, колючий!

Кашин скинул куртку, и в нее перекатили фыркающего зверька.

– Насте надо показать, она меня просила, – сказала Иветта.

– А кого мы тебе несем... – пропела она в полуоткрытое окно.

Настя бросила книгу и соскочила с кровати:

– Ежа?

– Ежа.

Продолжая фыркать, еж забегал по циновке.

– Это что у него, иголки такие? – спрашивала Настя. – Они все перепутаны. Их можно расчесать?

Иветта опустилась на колени рядом с Кашиным – от ее волос шел душистый запах шампуня.

– Его накормить надо, – сказала подтянувшаяся следом Люда, как бы осваивая освобождающееся пространство, – а то видишь, какой он сердитый.

В дверях показалась Мария Кузьминична:

– Это что у вас тут такое?

– Ежик, Мария Кузьминична, – бдительно вскинула голову Люда, приглашая разделить всеобщий энтузиазм. – Молочка бы ему... а? Не найдется? Капельку.

– Молочка, молочка, – проворчала Мария Кузьминична. – Для внучки молочко.

Однако тут же принесла в блюдце, и еж, забыв возмущение, стал привычно и быстро лакать.

– Да ты совсем, как ручной, мой маленький, – ворковала Настя.

– Ну что вы все сюда набились, Дмитрию Евгеньевичу мешаете, – сказала Мария Кузьминична. – Идите лучше в сад.

– В сад, в сад! – закричала Настя. – Познакомим его с Чопой.

Чопа к ежу отнесся равнодушно и знакомиться не захотел, а, может, уже был знаком. Ежа перенесли на стол и он стал цокать по пластмассе своими коготками. Он подбегал к краю стола и зависал над пропастью, потом боком бежал дальше по периметру и, видно, был озадачен, что везде одно и то же. Прыгать он не решался.

– Мне его жалко, давайте отпустим, – протянула Настя.

Стол наклонили и еж, судорожно цепляясь за гладкую поверхность, заскользил к земле.

«Так мы держимся за настоящее, хотя оно нам ничего не сулит», – подумал Кашин и взглянул на Иветту. Похоже, она прочла его мысли.

Втроем отправились на вечернюю прогулку. Настя держала за руки Иветту и Кашина и прыгала, изображая маленькую девочку.

Постояли у моря и повернули назад. Кашин помнил, что возле дороги в темноте кровоточат каперсы.

– Давайте еще погуляем, – просила Настя.

– Нет, нет, маленькая, хватит, – отвечала Иветта.

Возле дома Настя заупрямилась.

– Иди, Настя, все, – сказала Иветта, – пора спать.

Настя уронила голову и быстро пошла по дорожке к себе в комнату. Кашин догнал ее.

– Ты что?

Дочь, молча глотавшая слезы, зарыдала в голос.

– Да что с тобой?

Она не могла объяснить.

– Малыш, ты не права. Тебе, действительно, пора было уходить. Не надо навязываться взрослым.