Эдуард Лимонов - Девочка-зверь

Старик неистовствовал, сотрясаясь с автомобилем, клеймил прибалтов, дымил, пыхтя и потому матросик беспрепятственно предался своим эмоциям, сидя сзади в согретом махоркой, горелым бензином и дыханием двух мужчин, брюхе автомобильчика. У матросика стыдно ныл низ живота от предвкушения свидания с любимой женщиной, и напряженно пульсировал стиснутый складками джинсов член. Матрос знал этот зуд. Точно такой же, как во времена сербских войн, или когда он возвращался с войны в Приднестровье. Все это укладывалось в схему "солдат возвращается к любимой сучке с войны"...Правда, тогда он возвращался в другую столицу другой страны, в Париж... Он прикрыл глаза и стал вспоминать..

... С сербских войн нужно было добираться через границу до венгерского Будапешта. Когда получалось, он делал это в автомобиле, а то ехал в рейсовом автобусе, с перепуганными беженцами и всяким торгово-темным людом. Поздно ночью попадал обычно в будапештский аэропорт и пытался улететь утренним рейсом венгерской компании "Мелев" в Париж. Уже в автобусе начинал безумно ныть, в предвкушении встречи с ней, низ живота. Член топорщился в брюках, наливался волнами крови, задирался до животной боли о складки брюк. Он представлял ее полу-открытый орган, сверху - черный, в глубине - ярко-алый, как подкладка эсэсовской шинели, едва успевший закрыться после совокупления, зияющей амбразурой, страшной дырой, с каплями чужой спермы на стенках. Он представлял ее ноги, то noxoтливые, то жалкие ножки девочки-бляди в синяках, ее ляжки /несколько раз на них он находил отпечатанными пятерни каких-то зверей, с которыми она сваливалась, пьяная/. 0н вновь подзывал стюарта и требовал еще алкоголя. Алкоголя давали много. На линии Будапешт - Париж компания "Малев" сотрудничала с "Аэр-франс" и потому щедро снабжалась французским вином невысокого, но сносного качества. Он напивался и конвульсивно глядел на часы.

Сзади были трупы, сожженные деревни, грязь, кровь, канонада, выстрелы, ветер, камни, вонючие беженцы, жгучая ракия, .вонючие солдаты, спящие вповалку, кошмар группового изнасилования, в котором сам участвовал в полупьяни, развалины, запах гари и смерти. А он ехал к теплому телу сучки-девочки. Он был счастливейший человек в мире. Солдат, стремящийся к любимой Бляди. Он ехал из страшной трагедии в страшную трагедию. Он знал, что обнаружит ее пьяную в разгромленной постели, или обнаружит и не одну...

У мощной громады театра Советской Амии старик развернул свою консервную банку и проскользив под темным небом пристроился к высокой коробке многоэтажки. Выключил мотор. Они оба вышли из банки, открыли багажник. Матросик выдал деньги, вынул коробки и, веревки больно врезались в руки, пошел в заплесневелое старое парадное. "С наступающим!",- крикнул веселый старик вдогонку. По матросик не отозвался. Напряжение внутри его поднялось, стрелка воображения металась у красной отметки, стучало в висках...

Заржавленный лифт. Вдруг резко бросились в глаза все его пятна и резанули по глазам новенькие головки шурупов, которыми привинчена к стене инструкция по пользованию лифтом. Лязгающий звук подъема. Матросик вышел спиной, разворот плечом, вынес коробки. На лестничной площадке, у запертой двери, ведущей на чердак, лежал человек. Одна рука была выброшена вперед, пола пальто натянута на голову, узкие джинсы кончались странно маленькими ботинками. Матросик обошел тело и нажал на кнопку звонка. Тело его не удивило, подъезд не запирался, и зимой здесь встречались тела. Он нажал на звонок и подождал. Если она там в квартире не готова, пусть приготовится. Однажды он прилетел из Амстердама на день раньше и застал ее в компании двух мужиков пьяной и полу-одетой.

Открывая дверь, он заметил, что его рука, держащая ключ, дрожит. Под самой дверью в его квартиру, лежит, он увидел, аудио-кассета. Толкнув дверь, он внес коробки и опустил их в квартире. Закрывая дверь, увидел, что тело зашевелилось и маленькая рука отбрасывает полу пальто с лица. Обнажилась девичья черноволосая головка. Он закрыл дверь.

Не раздеваясь, матросик прошел в спальню. Обыкновенно, разметавшись, она спала там пьяно подхрапывая, среди свернувшихся одеял, бутылок, бокалов, нижнего белья. Он не успевал сказать гневных слов. Она разбуженная, сонно-пьяная, переворачивалась на спину и раздвигала ноги : "Потом будешь меня ругать. Ложись на меня, выеби меня!" От одного тембра ее сумрачного голоса у него холодели и подтягивались кверху яйца. И он был счастливейшим матросом на свете в ее объятиях, на ее сучьем длинном теле, сжимая ее грудки, держа ее за жопу. Она кричала и хватала его за хуй. Она ведь была пьяна, а пьяная она никогда не могла удовлетвориться...

Он включил свет. На матрасе, лежавшем прямо на полу, он служил им постелью, в беспорядке смешались простыня, одеяла, подушки, на ее тело отсутствовало. В ярком свете нескольких ламп, постыдной, в кровавых пятнах от ее менструации предстала простынь. Были и другие пятна: какой-то темной грязи и светлого клея, - засохшей спермы. Матросик выругался.

Скинув бушлат, прошел в кухню. На столе, в поспешном беспорядке бегства были оставлены два бокала, две тарелки с остатками пищи /на одной недоеденный кусок свиной отбивной с косточкой, помидоры/, испачканные ножи, вилки. В доверху наполненной пепельнице: окурки ее "Кента" и чьего-то "Кэмела". Пустые бутылки из-под красного сухого вина /Вино, - ее напиток./. Бутылка водки, недопитая. /Водка - конечно напиток приглашенного самца. Она пила водку только в бессознательном состоянии/. У матроса сами собой сложились строки стихов: "ПРИЕХАЛ МАТРОССИК К СЕБЕ ДОМОЙ, ДРОЖА ОТКРЫВАЕТ ДВЕРЬ..." Дальше он не продвинулся и стоял над столом, додумывая.

Любовь их, вот уже несколько лет, прогрессировала в извращение. Придя к нему - вульгарной двадцатитрехлетней девочкой, лишь иногда трогательно пьяненькой, влюбленной в него без памяти, именно это ему и нравилось, она постепенно оказалась в запретных зонах нимфомании, на границе с алкоголизмом. И затащила туда его. Он не хотел этого, обнаружив себя в извращении, однажды ушел от нее, но вернулся. Не в силах существовать без извращенных удовольствий жизни с вакханкой, ритуальной проституткой, с нимфоманкой. Он заторчал на ней, она стала его наркотиком, опиумом, героином и ЛСД.

В бутылке водки оставалась водка. Он налил себе в бокал самца и выпил. Противно, но резко выброшенный; из ситуации, он вдруг осознал, что в первый раз она сбежала. Он понимал, что она вернется, ей нужен был свидетель-соучастник, ее жертва, также нужен, как ему была нужна она. Вернется. Но его извращение отныне будет более извращенным. Впереди появились чудовищные перспективы.

В дверь длинно позвонили. Он побежал к двери и распахнул ее. Нет, это была не она. Бродяжка - девушка, спавшая на лестничной площадке, смотрела на него умоляюще. "Разрешите, воды, а то умираю...", и добавила, - "дядя". Девушка оказалась даже девочкой. Черные короткие волосы, обрезанные посереди шеи, скобкой сваливались на одну сторону ее лица. Кольцо в носу, ряд колец в ухе. Расшлепанный носик в веснушках, глаза цвета бутылочного стекла, зеленые. Он не удивился. Неподалеку, через двор располагалась молодежная панк-тусовка и милые детки выбрали его парадное для своих целей. Здесь кололись и выпивали, зимой сваливались спать пьяные, но старались не раздражать жильцов дома и большей частью были изысканно вежливы. Просящая воды не умирала, но личико у нее было цвета таблеток аспирина, с оттенком зелени. Девочке было очень нехорошо. Он отступил от двери. "Входи".