Эдуард Лимонов - Полицейская история (Обыкновенные инциденты)

Выли невыключенные сирены, и вращались неостановленные жирофары. Кричала на полицейских Эммануэль Давидов с шубой в руке, отказываясь от, по-видимому, также полагающихся ей наручников. Пытаясь помочь ей, Эжен рванулся к подруге, дернув и меня. Да так сильно, что я чуть не сбил с ног двух полицейских, за что и получил хороший удар полицейским локтем в бок. Полицейских вокруг было неожиданного много. Я насчитал шесть автомобилей. Из всех раций военно-полевыми голосами глаголили дежурные.

Появились зрители. Небольшая толпа окружала уже место действия, автомобили, нас и полицейских. Я заметил в толпе нескольких мужчин и женщин в фольклорных славянских костюмах.

- Ребята из "Балалайки"! - пояснил Эжен.

- Ты видел фильм "Скованные одной цепью"? - спросил я.

Эжен не услышал. Он во все глаза смотрел на Эммануэль Давидов и прислушивался к тому, что она кричит. А она кричала, да еще как. Полицейские орали на нее. Я понимал тогда уже некоторые бранные слова самой культурной европейской нации, но их суперразвитой словарь был мне, разумеется, недоступен. Я различал лишь привычные "сало" и "кон", перебрасывемые с невероятной скоростью обеими сторонами.

- За что вас, Эжен? - крикнула женщина в фольклорном славянском костюме.

Больно вывернув мне руку, Эжен стал отвечать ей через головы полицейских. Непривыкший к подобному обилию людей вокруг, представитель профессии тихой и одинокой, я испытал вдруг тоскливое желание остаться одному. Не обязательно оказаться в студии на улице Архивов, но даже очутиться в одиночной камере было бы очень желательно. Они так несносно и неразумно, по моему мнению, все (включая Эжена и Эммануэль Давидов) кричали, так злились и дергались, что утомили меня. Осторожно захватив браслет наручника правой рукой, я лодочкой сложил ладонь левой и... преспокойно вынул ее из наручника. У меня всегда были на удивление пластичные ладони. Высвободив руку, я не предпринял попытки к бегству, справедливо опасаясь, что буду немедленно застрелен, но поднял свободную руку вверх и показал ее народу. Фокус!

Я думал, они рассмеются, будут поражены самодеятельным Гарри Гудини, зааплодируют. Увы, вольный народ не заметил моего трюка, а "мой" бандит, как я его продолжал называть, уже подозревая, что он переодетый полицейский, наградил меня несколькими ругательствами, схватил мою освобожденную руку и вновь пленил ее. На сей раз натуго. Браслет впился мне в мясо. Скованный одной цепью, Эжен благородно запротестовал. Его адвокатство разозлило "моего" бандита, он затянул и эженовский браслет потуже. Я не мог видеть, клеймо какой страны выбито на наручниках, но был уверен, что если даже "Сделано во Франции", то модель, вне сомнения, американская. Весь прогресс подобного рода всегда прибывает с другой стороны Атлантики.

Появился серый фургон для перевозки заключенных, и нас сняли со сцены, убрали в фургон. Стало тише и лучше. Несмотря на то, что болела рука, сжатая железом, и вместе с нами в фургоне находился буйный пьяный.

- За что они нас? Они что, приняли нас за кого-то другого? Может быть, кто-то из нас похож на известного интернационального террориста? - спросил я.

- Ты, Эдуард, романтик! - Эммануэль Давидов хмыкнула в темноте. - Эти трое салопардов утверждают, что мы пересекли красный свет и что когда они пытались нас остановить, мы удрали как преступники.

- Неужели эти личности в грязных куртках - полиция?

- Полиция. В том-то и дело! Они утверждают, что кричали нам, что они полиция.

- Что мы - дебилы, не остановиться на предупреждение фликов? - Эжен резко дернул мою руку.

- Легче, пожалуйста, Эжен! - попросил я.

Мои приятели, перебивая друг друга, взволнованно заговорили по-французски. Я же подумал, что если нас обвиняют лишь в том, что мы пересекли красный свет, то, выплеснув на нас злобу и досаду в полицейском комиссариате, удовлетворив полицейское самолюбие, помучив нас несколько часов, флики нас отпустят. Странно однако, что полицейские стреляют в автомобиль, пересекший улицу на красный свет. В Соединенных Штатах для открытия огня нужна все же более весомая причина, а в Советском Союзе милиционер боится палить в граждан, даже когда это насущно необходимо. Ибо советскому флику грозит лишь чуть меньшая, чем обычному гражданину, уголовная ответственность, если он угрохает невинного... Далее я погрузился в философические рассуждения о том, что у меня никогда не возникало проблем с миром, если я представал перед ним один на один. Один я всегда принимал правильные решения. Чужая же воля, в той или иной степени навязанная мне, неуклонно приводила меня к несчастьям и проблемам. По меньшей мере, к недоразумениям. "Хуй-то я теперь сяду к кому-нибудь в машину, - решил я. Никогда в жизни".

В комиссариате я не нашел ничего примечательного. Во всем мире полицейские участки выглядят более или менее одинаково. Запах был отвратительный. 24 часа в сутки омываемые дымом "Житанов" и "Голуазов" стены и пуританская мебель комиссариата прокоптилась насквозь и навеки. Содержимое желудков как минимум нескольких задержанных буйных алкоголиков выплескивалось, без сомнения, каждую ночь на линолеум комиссариата. Уже у входа едкий сквозняк донес до меня из глубин знакомый запах полицейского туалета.

Выебываясь, нам, разумеется, не сразу сняли наручники. Тем более что излишне энергичная Эмануэль Давидов тотчас потребовала, чтобы меня и Эжена освободили от браслетов. "Когда ты требуешь чего-то-у полицейских, уважаемая Давидов, - мысленно сказал я ей, - будь уверена, что именно в этом тебе откажут. В перевернутом мире полицейского участка все наоборот".

У себя дома полицейские сделались наглее, но спокойнее. Эммануэль Давидов и Эжен в доме у полицейских сделались истеричнее. Я решительно не одобрял выбранной ими манеры поведения, что и постарался объяснить Эммануэль. Отстегнув от меня Эжена, его записывали.

- Легче, пожалуйста, с ними, - попросил я. - Чем меньше мы будем качать права, тем быстрее нас выпустят.

Давидов, несмотря на то, что перевела мою книгу отлично, может быть, не знала выражения "качать права". На мое замечание она лишь пожала плечами.

За доской-прилавком, на который Эжен выложил потрепанные документы, среди столов и телефонов сидели несколько полицейских. Главным у них был большой, горбоносый, удивительно напоминающий дэ Голля нагло-веселый дядька-полицейский. На крышке его круглой кепи-кастрюли было больше белых линий... Двадцать или тридцать полицейских толпилось вокруг. Все они были заняты именно нами. Мне казалось, что мы не заслуживаем такого внимания. На мой взгляд, если не считать того, что они палили по нам в двух случаях из револьверов, ничего сверхординарного не произошло. Мы ни разу не задели ни автомобиль, ни человека, и даже об их "4-Л" ловкая Давидов ни разу не ударилась "фольксвагеном". Может быть, латинская кровь играет в них и требует, чтобы они устроили этот базар? Я очень надеялся, что они скоро успокоятся. И "наша", и полицейская сторона.