Катрин Милле - Ревность

В другой раз Наблюдательница вообще исчезала, уступив место фотоаппарату Лейка или Сони. Наши сексуальные отношения проходили через периоды охлаждения, которые были как нельзя кстати, если учесть, что в остальное время мы не могли расслабиться и были напряжены, вот почему у нас вошло в привычку превращать в игру фотосеансы, так или иначе предварявшие акт. Меня, например, такие игры подпитывали и давали импульс моему «внутреннему кино». Жак всегда предпочитал фотографировать меня обнаженной или полуобнаженной в несоответствующей этому обстановке: на свалке машин, в церкви, на фоне исторических памятников, чуть в стороне от экскурсионной группы… Он пристрастился выбирать самые неподходящие места, и если во время приготовлений мне случалось продрогнуть или порвать платье, открывающее выпадающую оттуда грудь, или быть застигнутой врасплох прохожим или охранником, я забывала про все эти страхи, когда на меня был направлен объектив. Излучение, исходившее из гигантского монокля, скрывающего глаз Жака, заменяло мне одежду, когда я оставалась голой, и я с легкостью перемещалась в поле оптического прицела; я чувствовала себя защищенной. Когда давалась команда двигаться к нему, я старалась попасть в этот луч, и пока Жак наводил объектив, я видела лишь черный туннель, который затянет меня внутрь, как духа, исчезающего в волшебном фонаре.

Во время моих сексуальных эскапад мне как-то довелось иметь дело с незнакомым мужчиной, который запрещал мне закрывать глаза, пока он вколачивал в меня свой член. «Смотри на меня, — властно, почти строго говорил он, — смотри мне прямо в глаза». Я подчинялась, как умела, и если я не забыла про этот эпизод, то только потому, что получила тогда необычайно острое наслаждение. Визуальный контакт при физическом соитии пробуждал в нас нечто вроде сверхсознания, что, как ни странно, устанавливало некую дистанцию, усиливавшую наслаждение. Поскольку в момент непрерывного возбуждения половых органов черты лица часто становятся застывшими, я видела у него такое выражение лица, остановившийся на мне взгляд, я отражалась в его глазах в самом неприглядном виде: это вовсе не означало, что я начинала строго судить себя или то, чем мы занимались. Но как все те, кто, напротив, исключает понятие морали из своих сексуальных отношений, я бессознательно обращалась к ней, чтобы получить удовольствие от нарушения запретов: я воспринимала себя как попрошайку, настойчиво вымогающую мгновенное наслаждение. Однако я не слишком хорошо усвоила уловки, к которым прибегает наслаждение, поскольку поворот в наших с Жаком отношениях не дал мне возможности их обнаружить, и моему прозрению во многом способствовали фотоаппараты и цифровые камеры. Когда наши сеансы эксгибиционизма-вуайеризма завершались соитием, у Жака вошло в привычку смотреть попеременно то на мое, то на свое тело, то на наши половые органы, то в видоискатель фотоаппарата, находившийся у него в руках — но там, соответственно, изображение выходило крупным планом, — и если я не могла видеть картинку сама, то даже мысль о ней действовала на меня как сильнейший афродизиак [29] Афродизиак — аттрактант, вещество, усиливающее сексуальное влечение. . Этот вариант оказался настолько беспроигрышным, что мы старались специально воссоздать такие условия, если их почему-либо не было. Мы ласкали друг друга, а потом я внезапно отходила на два-три метра. Повернувшись к нему спиной и сильно наклонившись вперед, я расставляла ягодицы, чтобы было видно отверстие ануса и заросли лобковых волос, как новый образ, который вырастает у тебя на глазах, когда переворачиваешь страницу детской книжки с объемными разворотами. Я спрашивала, хорошо ли ему видно; мы, не сговариваясь, определяли дистанцию и на несколько мгновений она становилась столь же непреодолимой, как расстояние между сценой или экраном; пригнувшись, я лишь старалась совпасть с контуром изображения, которое ему предлагала. Если совпадение происходило, то я в этих образах растворялась. Одна ли я так устроена? Бывают ли для человеческих существ другие удовольствия, помимо непристойных ? Даже когда тела находятся в самом тесном контакте, разве не существует обходного пути — проекции фантазма — пусть зрелище будет открываться только мысленному взору?

Итак, мне не удалось последовать совету доктора М. Я завидовала Жаку, что он может просто так, без задних мыслей наслаждаться в сексуальном раю. Я говорила себе, что я в этом смысле самообольщаюсь. С самого первого раза, давным-давно, когда я поняла, что я не единственная женщина, которая приходит к Жаку в его холостяцкую квартирку, я пыталась защититься от ревности, похваляясь тем, что, как я написала в оставленном ему письме, — я самая продвинутая из всех; я продолжала жить с мыслью, что сексуальность — это сфера, в которой я добилась совершенства, и когда в жизни я сталкивалась с неудачами или препятствиями, у меня была своя территория, где меня ничто не сковывало, и я пользовалась ею, чтобы обрести покой, уверенность в себе, забвение и способность расслабиться. Но, чувствуя себя свободной, разве я не стала при этом неразборчивой, и, отдаваясь на волю случайных встреч, разве я не слишком доверялась этому самому случаю в поисках наслаждений? Разве не следовало мне вести себя не столь беспечно и не растрачивать себя, стремясь определить собственный путь к наслаждению? Я придерживалась рассуждений, достойных учебника сексологии, и приписывала Жаку умение испытывать сексуальное блаженство, которого сама не могла достичь. Во время одного из сеансов я изложила это доктору М., заявив, что Жак «перенял мои приемы».

Я была не слишком одарена способностью анализировать сны, которые запоминала с огромным трудом. Когда я их записывала и перечитывала на следующий день, они казались мне непонятными и приносили одно разочарование. Но зато я очень тонко чувствовала их атмосферу; даже когда она была гнетущей или страшной, я предпочитала не продлевать сон в попытке истолковать его, а зависнуть там, как облако над буколическим пейзажем. И все-таки однажды я пришла на сеанс с намерением рассказать свой сон. Сегодня большая его часть канула в небытие, но вот что я запомнила. Я нахожусь у психоаналитика. Вопреки обыкновению, он не открыл дверь, приглашая меня в кабинет, поскольку дверь уже приоткрыта. Дверь между приемной и кабинетом находится где-то в центре стены, в сужающемся пространстве, наподобие коридора, поэтому, когда во сне я проходила через эту дверь, я видела доктора с некоторого расстояния; он стоял посреди комнаты. Рядом с ним была женщина. Вот и всё. У меня возникли сомнения по поводу ее личности: уже не помню, была ли это незнакомая женщина или я сама, или какой-то собирательный образ, как это часто бывает во сне. Сцена не была сексуальной, впрочем, в памяти не осталось каких-то особых жестов или слов, но сохранилось ощущение сердечного расположения и волнующей двусмысленности.