Александр Кралин - Двадцать килограммов неона

Но Заврик призадумался, полез пальцем в рот, подцепил что–то ногтем и сдернул с зуба петельку. За петелькой потянулась тонкая рыболовная леска. Заврик, сморщившись и поднатужившись, извлек из глубин своей утробы шкалик «Енисели» и подал его командиру.

— Спасибо, Заврик! — растрогался тот — Я всегда знал, что душа у тебя добрая. Поделим по–братски.

— Ты что, совсем не вдупляешься, бестолочь? — отбросил тот руку Пейпиво от пробки — Угостим чекушечкой («Шкаликом. — Какая разница, хоть поллитрой!») Лапочку! Забыл, как солдат с копыт слетел? Я не смогу, меня затошнит даже в натуральном моем виде, а ты ж у нас ханурик, ты и в теле енмо должен выдержать запах!

Опомнившийся Пейпиво быстро сдернул рубашку, стянул фуфайку, завернул в нее бутылочку. Одев опять рубашку, сунул сверток за пояс, аккуратно заправился. Едва он успел разогнать складки одежды и втянуть живот, как за ними пришли.

Яркое солнце после полутемного закутка, рев трибун ослепили и оглушили разведчиков; несколько мгновений они стояли растерянно.

Чувства вернулись; Пейпиво с Завриком увидели противника. Больше всего Лапочка походила на огромный — метра четыре в поперечнике — спутанный моток колючей проволоки. Во все стороны хлестали длинные и такие же колючие плети. Глаз или каких–то еще органов видно не было.

Лапочка двинулась к ним, не очень быстро. «Погоняем для начала. — предложил Заврик — Пусть уж развлекутся, отребья».

Маневрировать нужно было с умом — Лапочка перемещалась неторопливо, но плетями своими могла облавливать огромную площадь; чуть зазеваешься — и пиши пропало. Просторная арена очень быстро показалась разведчикам тесной, приходилось смотреть в оба. Они старались не подкачать, толпу нужно было настроить в свою пользу и, похоже, им это удалось — диктор хрипел и задыхался, вещая о том, что такого праздника давным–давно уже не было, а от рева трибун явственно сотрясался бетон под ногами. Да, эти Любимые явно не были парализованы страхом — поединок продолжался уже добрых сорок минут.

— Пиво, пора. — Заврик тяжело дышал — Мы уже выдыхаемся, а ей хоть бы что.

Ловко уворачиваясь, сумели оказаться на свободном пространстве. Пейпиво вдруг завыл, простирая к небу руки, потом вцепился себе в волосы, застонал, раскачиваясь, и принялся рвать на себе одежду. Заврик растерялся было, но донесшийся тошнотворный для него запах дорогого коньяка пояснил ему, в чем дело — «Молодец, командир!» Сдерживая дыхание, он поволок бившегося в притворной истерике Пейпиво, изобразил неловкое движение. Теперь все выглядело так, будто Лапочка загнала их в угол, но на самом деле можно было и увернуться.

Пейпиво принялся швырять в Лапочку клочья одежды, один из которых, на вид ничем не отличавшийся от прочих, но тяжелее и пропитанный благородным земным напитком, проскочил сквозь лес плетей и подкатился к самой туше.

Плети захлестали с удвоенной энергией, но разведчики заметили, что Лапочка замерла на месте. Кончики плетей начали вянуть и бессильно поникать. Заврик и Пейпиво метнулись сквозь них вперед — те уже никуда не целились и могли только оцарапать — и увидели Лапочкины глаза. Их оказалось не меньше двух десятков, разбросанных по всему телу, но тело было покрыто чем–то вроде акульей кожи, только более плотной и прочной. Чем же их отрезать, такой облом на самом интересном месте! Заврик зашипел от злости и, хрупнув, откусил два.

Отскочили. Лапочка еле шевелилась. Пейпиво пригляделся и подобрал коньячный тампон. «Правильно. — подумал Заврик — улики оставлять нам ни к чему». Но Пейпиво поднес тряпку к лицу, осторожно развернул и быстро и незаметно вылакал оставшиеся полбутылочки. Он, оказывается, старательно изображая свихнувшегося от нервного напряжения, сумел не только отвернуть пробку, но и плотно закрыть ее, когда вылилось, по его мнению, достаточно.

«Ну и шельма! — восхитился Заврик, выплевывая крошки зубов — Что ж это он может пить в натуральном своем облике!»

Пейпиво блаженно отдулся:

— Финита. Понесли их, эти зенки, пока еще моргают.

Наконец–то разведчики удостоились лицезреть Бунубадама. До этого они нигде не видели никаких его изображений или телепередач с его участием. На люди он также не показывался — то ли из соображений секретности, то ли это считалось очень уж великой честью.

Бунубадам им не понравился. Толстая сальная брюзгливая рожа, плохо выбритая. Бегающие масленые буркалы навыкате, рыхлый пористый шнобель с вывороченными волосатыми ноздрями, пухлые слюнявые губы–вареники, жлобские усы, наглые бакенбарды. Одет он был сравнительно скромно, в светло–серую тройку, но сине–розовая рубашка с пластроном (пиджак и жилет были распахнуты настежь), по которой привольно раскинулся широченный галстук в зелено–золотистых разводах, была уж вовсе ни к чему. Клапан на ширинке был сделан очень узким и виднелись края больших золотых пуговиц.

Рядом с ним сидела, видимо, Оло–Шис, удивленно смотревшая на разведчиков. Они тоже воззрились на нее с удивлением. На конкурсе красоты она, наверное, не поднялась бы выше второго круга, но лицо ее было энергичным и сосредоточенным, а в глазах светился живой ум.

Пейпиво и Заврик молча протянули лапочкины глаза. Что–то сказать все равно невозможно было — от рева зрителей тряслись украшения Оло–Шис и содрогались кончики Бунубадамовых усов, но даже этот рев перекрывал голос диктора:

— Живые глаза поднесены!!! Любимые прощены!!! Они не находят слов для выражения благодарности и…

Заврик, поняв, что их сейчас кинут по беспределу, повернул к себе бунубадамов микрофон и рявкнул так, что один за другим начали вылетать усилители:

— Мы не находим слов, чтобы выразить нашу благодарность Светочу Бунубадаму, Попирающему Небо Могучему и Устрашающему Ревнителю Ярому Священной Свободы. Во исполнение же его мудрейшего и милостивейшего обещания мы просим д… тридцать (Заврик вовремя вспомнил, что они все же в Сомагане) килограммов неона в стандартном двойном стальном баллоне под давлением, легковой автомобиль с полным баком и (Заврик прикинул в уме длину пути) три нормальных талона на горючее.

С последним всхлипом последнего динамика умолкли и трибуны, словно и у них там выходные каскады повышибало.

В динамиках послышался слабый шелест — техники успели заменить лампы. Слабый шелест народился и на трибунах; по мере разогрева катодов он усиливался и перешел в ропот.

Бунубадам же и сам в это время наливался краской и накалялся, как мощный катод. Оло–Шис тронула его запястье пальцем. Бунубадам покосился в сторону свиты. Оттуда отделился некто, с меньшим количеством наград, в мундире менее пышном и с лицом поинтеллигентнее, чем у прочих. Бунубадам пошептался с ним, подозвал еще двоих — расфуфыренного, двигавшегося с четкостью ружейного затвора, и сгорбленного желтого старикашку, слепленного, казалось, из одних ломаных линий и острых углов.