Александр Кралин - завершение

Правда, неприятный сюрприз преподнесли двое из Повинных – расслабившись в относительном комфорте, они взялись за прежнее, и пуще, чем было. Их пришлось отправить обратно в Места Содержания, и с ними, что очень огорчило и даже потрясло Мыслителя – одного из, казалось бы, проверенных Рабочих, поддавшегося их дурному влиянию. Но в целом и исправительный опыт экспедиции оказался удачным – пятерых Повинных никто уже не считал Повинными, дело оставалось за формальной рекомендацией по окончании календарного срока работ. Остальные же сами согласились, что смягчение им наказания до наименьшего будет и уместным, и справедливым.

Особенно радовала Соблазнительница. К ней такое определение так и прилипло в качестве личного идентификатора, но употребляли его беззлобно и с юмором. Ведь по сути она теперь стала прилежной труженицей. Даже сейчас, когда все прочие, побродив для проформы по площадке, отправлялись кто в поселок, кто на реку, она проводила на рабочем месте все положенное время и даже сверх того, если погода благоприятствовала. И каждый раз что–то находила, определяла, сопоставляла – за время экспедиции она приобрела и простейшие навыки умственной работы. Где и как она получила необходимые для этого воспитание и образование – оставалось тайной; о своем происхождении и прошлом она никогда никому ничего не сообщала.

Эта таинственность вкупе с неуместной, казалось бы, дотошностью – ведь нынешний сезон и так дал материала невпроворот, материала значащего и даже уникального – раздражала молодых Сотрудников. Их, собственно говоря, грызла ревность – их–то привилегии были небольшими, недавно обретенными и карьера еще не свершилась. Но Мыслитель, достижения которого были общепризнаны и до теперешней экспедиции, а привилегий девать было некуда, и который уже видел бывшую соблазнительницу своей ученицей и – кто знает, способности–то ее несомненны – может быть, и преемницей, поддерживал ее трудолюбие и разрешил обращаться прямо к нему, благо работой на этом местонахождении он, как и прочие, перегружен не был.

Вот и сейчас, возвращаясь с послеполуденного купания к вечерней работе он, увидев спешащую навстречу Соблазнительницу, проявил благосклонное внимание:

— Ну–с, что там у тебя в этот раз? Огромное, небывалое открытие?

— Ваша шутка как бы правдой не оказалась. Вон тот бугор. Я к нему третий день приглядываюсь. Вроде и нет ничего, но что–то смутно чувствуется… А засну потом – мерещится что–то огромное, непонятное и… величественное – слово это она выжала из себя с трудом, так как обычно изъяснялась по–простецки, а то и площадным жаргоном.

— Ты бы лучше купалась побольше, отдыхала и развлекалась. После тяжелой и плодотворной творческой работы чего только ни привидеться может. И глянь, как здешние речные рачки кожу чистят! Культурные так не могут, даже самые дорогие и изысканные. Уж я–то знаю, поверь. Мне ведь любых доставляют, каких захочу.

— Верю, но… Можно все–таки попросить? А если моя просьба покажется Вам… ну, какой–то не такой… не устроит Вас… то заранее прошу прощения, и забудем, хорошо?

— Любопытно. Так чего же ты хочешь?

— Давайте сейчас, пока все еще в речке мокнут, окинем тот бугор… вместе? Объединимся, и… вместе посмотрим? Никто ведь не узнает…

— Ты… Ну ничего себе… Впрочем, для пользы дела… Предрассудкам я не подвержен; давно убедился, что они только мешают. И ты, если глупостями опять не займешься, в низших кастах долго не задержишься… Хорошо! Но – если результата не будет, ты до конца работ больше не трепыхаешься попусту и отдыхаешь, как все, поняла?

— Поняла. Обещаю.

— Ну, идем.

Приблизились к месту. На вид – бугор как бугор, довольно плоский, пологих очертаний, десятка два локтей в вышину. Единственное, что отличало его от множества таких же на этой предгорной равнине, это глубокая промоина сбоку, с почти отвесными стенками. Сюда и привела руководителя экспедиции его новая неугомонная помощница.

Перед откосом Мыслитель внезапно остановился, охваченный смущением. Великий Дух, ну что это он себе позволяет? Что он вознамерился вытворить? Объединиться душами с соблазнительницей – вот что! Зачем? Для пользы дела? Жалкая отговорка! Ради извращенного любопытства, и не более. Но… что же тогда происходит с ЕГО душой? Мыслитель не на шутку перепугался.

Соблазнительница тем временем скромно и терпеливо ожидала чуть позади, сникнув, замерев и не делая ни малейших попыток напомнить о себе. Это заставило Мыслителя на несколько мгновений задуматься – как бы ему, не роняя себя и не оскорбляя ее, буде ее намерения все же чисты, раз и навсегда пресечь начинающееся безобразие. Переполнявшие эмоции мешали думать, и Мыслитель выпустил их, куда попало и как попало. И вдруг…

Мыслитель ахнул от физической боли и подался назад – до того могуч был воспринятый им спутанный клубок совершенно несообразных ни с чем эманаций. Эманаций? Почему – эманаций? Он ведь ничего не успел явственно ощутить! Но он, тем не менее, знал, что это были именно эманации. Вот просто знал – эманации. Как знал, что его макушечный гребень на месте, хотя он не смотрелся в зеркало и не ощупывал себя. Он сходит с ума?

Мыслитель дико огляделся. Соблазнительница? Соблазнительница… Ей, видно, досталось еще больше – она, похоже, на грани обморока. Мыслитель беспомощно пролепетал:

— Что ЭТО было?

— Оно. То самое… Только… Слишком много. Потому и больно. Как соль. Нормально, если немного. А сразу много, больно. Можно даже умереть, если очень много.

— И что теперь?

— Нужно вместе. Как я говорила. Там что–то опять откроется, но вместе мы выдержим. Если и будет больно, то не очень. Терпимо.

Мыслитель, собрав воедино вразумительные части ощущений, попытался в них разобраться:

— Пожалуй… Могучее оно, это… Страшновато… Нужно кого–нибудь позвать для подстраховки…

— А если ОНО пройдет? ОНО не всегда бывает, я приглядывалась… Сейчас еще есть что–то… Я приглядывалась, я ЕГО чую, даже если его чуть–чуть… Уходит… Сами справимся, без подмоги! Ради истины!

— Ты это МНЕ говоришь?! Давай щупальце!

Вместе, действительно, оказалось терпимо и вполне доступно для восприятия уже как явление, а не только как сонм ощущений. Тем более, что Соблазнительница повела себя наилучшим образом – она полностью самонивелировалась, всецело отдавшись более опытному и многознающему партнеру. Он теперь мог распоряжаться почти что удвоенной силой духа и остротой восприятия. Но эманации из бугра все усиливались и усиливались, как будто это вода прорвалась сквозь трещину в запруде, самим своим током размывая и расширяя ее. Мыслитель жадно впитывал нечто доселе небывалое и незнаемое, но где–то в глубине сознания мелькнуло: все, хватит! Не то плотина рухнет, бурный поток хлынет и смоет их разумы. Он подал сигнал партнерше: «Довольно! Дальше – опасно! Приготовься, разъединяемся!» Едва она вернулась в себя, щупальца их сами по себе раздернулись – до того силен был, резок и едок сумбурный залп до ужаса чуждого.