Эдуард Фукс - Иллюстрированная история эротического искусства. Часть вторая

Фабиано. Премьера. Из салона юмористов. 1910.

Г. Хайлеман. В семейной купальне. 1906.

То, что справедливо относительно эротической поэзии второй половины прошлого столетия, то справедливо и даже в большей мере и относительно изобразительного эротического искусства. Эротический мотив считался в огромном большинстве случаев объектом забавы, веселой шутки и возбужденной болтовни: в лучшем случае в творческие эпохи истории в нем наряду с наслаждением обнаруживалась и воплощалась грандиознейшая форма стихийной мощи. Это относится, например, к произведениям мастеров Ренессанса. Но тщетно будем мы искать в эротическом искусстве прежних эпох какого-либо более или менее глубокого анализа сущности любви, раскрытия ее сокровеннейших тайн, сознания внутренней связи с природой и назначения человека и понимания неотвратимых последствий всего этого. В самых редких случаях встречаем мы более или менее глубокую философию любви, но никогда не читаем ее трагизм, то проклятие, которое тяготеет над нею. Мы не говорим уже о том, что в этом искусстве нет, конечно, и следа сознательного социального понимания и обсуждения вопроса. Видя в эротике исключительно личный, индивидуальный элемент, прежние эпохи совершенно не замечали ее социальных опасностей, тех страшных ран, которые Эрос не только способен наносить, но которые он действительно из года в год с неумолимой необходимостью, обусловленной сущностью нашего экономического строя, наносит сотням тысяч людей. Если прежде и обращалось внимание на темные стороны Эроса, то и в этом господствовала та же тенденция, которая усматривает в эротике исключительно индивидуальное наслаждение: несчастие считалось роковым стечением обстоятельств для данного индивидуума, над которым можно было даже злорадно смеяться.

Все это коренным образом изменилось в последней трети XIX столетия. Конечно, грубо животная точка зрения не исчезла совсем: она всегда будет так или иначе существовать, так как все психическое в конечном счете является лишь эманацией чисто физического. Другой эротики быть не может. Остались в настоящее время и такие изобразители ее, которые видят в ней только забаву, только игру и наслаждение, только вечно лазурное и ясное небо постоянных и ничем не омрачаемых радостей. Но за последние три десятилетия во всех странах Европы появились также и дальновидные и безжалостные анатомы и аналитики наших эротических ощущений. Это философы эротики, историки, которые не останавливаются на одной лишь технике, а пишут законы эротики, конструируют ее комедии и трагедии на фоне вселенной. Напомним в литературе хотя бы Стриндберга, Уайльда, Ведекинда; в изобразительном искусстве Тулуз-Лотрека, Форена, Бердслея, Хейне. И они, идущие по этому направлению, образуют сейчас подавляющее большинство…

Для сатирика при изображении эротических мотивов есть лишь одна форма: цинизм.

Массовая реакция против безнравственности, проникающей в семью, общество и государство, повела во всех странах к открытому признанию права на цинизм, наиболее действительным орудием которого стала в настоящее время бесспорно карикатура. Различны в отдельных странах только рамки этого права на цинизм.

Ф. Ропс. Эротическое искусство. Символическая гравюра.

Если цинизм был признан правомерным и в моральном отношении, то это отнюдь не дает еще неограниченного права на него для каждого и всякого. Наоборот. Ни к кому не могут предъявляться столь высокие требования, как именно к цинику, который цинизмом своим вторгается в открытую борьбу умов. И чем резче, чем сильнее цинизм, тем выше должна быть его художественная ценность; содержание ни в чем не должно порабощать формы. Циник должен обладать обширным, всеобъемлющим миросозерцанием, он должен быть серьезным философом истории. И еще одно условие: в конечном счете циник должен черпать свое вдохновение в наивысших нравственных тенденциях. Если у циника отсутствует это последнее качество, то весь его цинизм не имеет никакого права на существование. Опасные операции общественного организма, — а ведь таковыми и является открыто выражаемый цинизм, — наряду с верной рукой требуют еще интенсивного и сознательного чувства ответственности хирурга.

Самые широкие границы отведены цинизму, несомненно, во Франции. Первым, кто их использовал, и использовал в таком масштабе, как никто до него и после него, был бельгиец Фелисьен Ропс. Против творчества Ропса можно возразить очень многое. Культ, который воздавался Ропсу и воздается еще и по сие время, обязывает нас сделать эту существенную оговорку. Своей славе и переоценке своих заслуг Ропс обязан безграничной смелости, с которой он с циничнейшей откровенностью изобразил весь репертуар пороков человечества. Пораженные содержанием, многие зрители утрачивали способность трезво оценивать художественную ценность его произведений.

На самом деле Ропс весьма посредственный рисовальщик. У него нет дальновидности и потому нет пластики. Все у него бесплотно, все лишь конструировано. Его художественное творчество не вмещает ни одного новейшего завоевания искусства. То, на что он способен, на то были в гораздо большей мере способны другие. Все, что он создавал, было вымучено. И что самое скверное: его дарование не овладевает материалом, а, наоборот, материал на каждом шагу порабощает его. Он не бичеватель порнографии, а сам зачастую порнограф. Это необходимо особенно подчеркнуть. Тем не менее из этого анализа его творчества не следует, будто в этом и заключается вся тайна его необыкновенной популярности и что здесь снова классически доказывается справедливость старого рецепта: изображай сладострастие, но рядом с ним изображай непременно дьявола. Такое заключение было бы в высшей степени ошибочным. Это можно было бы доказать целым рядом тех писателей, которые выступали пропагандистами Ропса. Пусть для многих поклонников Ропса главная прелесть его произведений заключается в их порнографичности. Для столь же многих его творчество представляется выполнением программы, которую поставил перед собой Ропс или, по крайней мере, сделал вид, что поставил.

Ф. Ропс. Эротическая иллюстрация.