Лев Филатов - Форварды

Считалось, что Федотов «идеально маскировал свои взрывы». Именно так отозвался о нем тренер Михаил Якушин. А мне представляется, что он не был притворщиком, что более всего и сбивало с толку защитников, привыкших ждать заготовленных каверз.

Он не развлекал публику, он удивлял и восхищал. Было известно, что он из Ногинска, футбольных университетов не проходил, просто рожден для футбола и все тут. На левом краю ему было просторно, он там резвился и тешил душу. Немного погодя, оказавшись в ЦДКА, Федотов был переведен в центрфорварды. Это было повышение в должности. Тут надо было и партнерами заведовать и обязательнее стали голы. Федотов с первого же матча освоил новую роль, став построже к себе, щедрее к своим товарищам. Но федотовского в нем не убавилось. Под другим, прямым, углом находились теперь от него ворота, ему даже стало удобнее. О федотовском ударе, одном из труднейших, – с лету с поворотом – писали, изготавливали учебные кинограммы. Не знаю, помогло ли это кому-нибудь. Я же помню: для Федотова все четыре угла ворот были одинаковы, он попадал как по заказу, как на спор, будто большая его нога брала мяч и швыряла куда он хотел, в любую точку, дурача и приводя в отчаяние вратарей.

Евгений Евтушенко в стихотворении, посвященном Всеволоду Боброву, назвал Федотова «гением паса».

Он знал Федотова послевоенного, Григория Ивановича, поэтому и отвел ему как бы вспомогательную роль. А видел бы его до войны, когда тот был Гришей, возможно, пришли бы иные слова.

Когда в 1945 году возобновился чемпионат, Федотову было двадцать девять. Рядом с ним возник Всеволод Бобров, на шесть лет его моложе, в расцвете сил, и тоже центрфорвард. Тренер Аркадьев изобрел для них вариант сдвоенного центра нападения. Такого еще не было в нашем футболе. Федотов принял это как должное. Теперь трибуны увлекались Бобровым, его прорывами, дриблингом и голами, а Федотов не то чтобы ушел в тень, а приноровился, стал отступать назад, предоставляя молодому, окрыленному успехами Боброву действовать на направлении главного удара. Ну а помочь, подыграть партнеру для Федотова было просто. Свои голы тем не менее он продолжал забивать исправно и в 1948-м первым забил сотый в матчах чемпионатов.

Не объявись в ЦДКА Бобров, Федотов, вероятно, продолжал бы оставаться единственным центрфорвардом. Но Аркадьеву все равно пришлось бы что-то изменять. Послевоенный Федотов был другим игроком. Не годы на нем отразились. На его туго перебинтованные колени, на плечо, опустившееся после травмы, горестно было смотреть. Врожденная плавность движений стала бережной, опасливой, на единоборство ему уже надо было решаться, делая над собой усилие, а когда так, то игрока невольно тянет на те участки поля, где спокойнее и малолюднее. От юной беспечности, от веселого озорства не осталось и следа. По полю перемещался и прекрасно играл человек как-то быстро постаревший, посуровевший, замкнувшийся в себе. А можно выразиться и определеннее: человек битый. Футболиста старят не годы, а травмы.

Один из вечных, проклятых вопросов. Спросите любого тренера о положении дел в его команде и услышите: «Если бы не травмы…» Спросите игрока о его планах, и он не забудет прибавить: «Если, конечно, не помешает травма».

Футбол – игра рискованная. Станешь беречься, уходить от «стыков», отпрыгивать по-заячьи от вытянутой в твою сторону ноги, притормаживать, вместо того чтобы кинуться вперед что есть силы, и ничего не добьешься, превратишься в пустого игрока, отвергнутого и товарищами-одноклубниками и зрителями. Тут уж ничего не попишешь. В игре, где перекрещиваются предельные скорости бега, где мяч приходится постоянно отвоевывать, где сталкиваются сильные, тренированные люди, где решает мгновение, в такой игре опасность повреждения входит в условие задачи. Подчас никто не бывает виноват, а пострадавший скачет с поля на одной ноге, поддерживаемый врачом. Иной раз игрок сам переступит грань допустимого риска и, что называется, нарвется. Холодная погода, мокрое обманчивое поле тоже могут сыграть злую шутку. А сколько травм на тренировках! Там ведь тоже все всерьез, на пределе…

Если бы только по этим причинам игроки выходили из строя, оставалось бы вымолвить со вздохом: «Футбол есть футбол…» Но живет-поживает еще и подлая грубость. Более всего от нее страдают форварды, как люди, таящие в себе угрозу воротам. Они поглощены своими замыслами, своим бесстрашным движением вперед, рывками, прыжками, ведением мяча и потому становятся беззащитными, им невозможно и подумать о том, как уберечься. Тут-то их и стараются подловить (слово «подлость» скрыто в этом глаголе, как видите) под благовидным предлогом «самоотверженной» защиты своих ворот.

С той поры, когда играл Федотов, по всему свету много сделано во славу футбола. И стадионы понастроили, и телетрансляции доставляют к нам на дом матчи со всего света, и уйма увлекательных турниров напридумана, и тренироваться стали по-научному, и система игры менялась не раз, а противоядие против грубых приемов не найдено. Футбол бережет свой принцип равенства: с каждой стороны по одиннадцати человек, правила едины во всем мире, условия турниров объявляют заранее и составляют так, чтобы всех поставить в одинаковое положение. Нет только равенства между злоумышленной грубостью и тем наказанием, которое за нее отмеривается. Разве можно сравнить безобидную судейскую желтую карточку с ударом сзади по ногам вдохновенно и красиво кинувшегося к мячу форварда?! Или пропуск одного календарного матча грубияном с тем, что им поверженный выбывает на полсезона?

Григорий Федотов принял на себя больше, чем кто-либо другой, неправедных ударов. И вот странность: это широко известно, об этом вспоминают в мемуарах – словом, исторический факт. Однако нигде не сыщешь фамилии тех, по чьей злобе беспримерное дарование форварда, сделавшегося гордостью отечественного футбола, было преждевременно урезано. Остро не хватает «черного списка» – его бы побаивались. Вместо этого миндальничаем, отводим глаза, прощаем. С чисто технической точки зрения грубый прием ведь ни в коем случае не неизбежен, достаточно защитников, играющих классно и порядочно, их принято уважать и ценить столь же высоко, как и умелых форвардов.

Разговор на эту тему был бы уместен и в очерках о многих других форвардах. Он возник в связи с именем Федотова, потому что его судьба со всей возможной очевидностью поведала нам о футбольном злодействе. И, может быть, потому еще, что Федотов был доверчив и незлобив, он с удивлением смотрел на тех, кто его цеплял и валил с ног.

Есть форварды – рыцари определенных достоинств. Я затрудняюсь выделить какие-либо стороны дарования Федотова. Идут годы, сменяют друг друга на поле поколения, а Федотов в памяти держится особняком, как мастер, выразивший себя искусством игры. Необычайно удачно, что он первым забил сто мячей и Клуб носит его имя. Это неспроста, не воля случая. Это по заслугам.