Олег Белаковский - Эти настоящие парни

– Гавриил Дмитриевич, – обращаясь к Качалину, заявил Хурцилава, – вы прекрасно знаете, что, когда Шестернев играет свободным, это для нас очень хорошо, это гарантирует нас от поражения. А вы отказались от этого варианта!

– Если мы вернемся к «чистильщику», – резко ответил Качалин, – то это ослабит нашу атаку и в Мексике нам делать будет нечего!

Вопрос тут не просто в том, кто прав: игроки или тренер. Полемика не должна подрывать авторитета тренера. Как раз напротив, она должна быть еще одним источником доверия и авторитета. Это очень важно.

Хурцилава был, возможно, и прав с чисто тактиче ской точки зрения. Надо уберечь себя от поражения в первой встрече. Качалин же мыслил шире и перспективнее. Он мыслил стратегически верно.

Я склонен был разделить мнение тренера. Технические причины этого поражения были видны и мне, как бывшему футболисту. Играть со «свободным» – это значит иметь в защите лишнего игрока (пятого – при условии, что противник имеет четырех нападающих). Многие справедливо обвиняют наших полузащитников в том, что они плохо выполняют свои обязанности. Особенно Мунтян и Асатиани. К сожалению, у нас в команде нет полузащитников, умеющих хорошо играть не только в атаке, но и в обороне. Таких, например, как Воронин, Нетто, Сабо. С другой стороны – команда еще не готова для острой атакующей игры – не хватает ей физической подготовки. Так, наверное, для того и поехали в это трудное турне, чтобы закалить команду!

Надо во всем подробно и хладнокровно разобраться. Разобраться, что называется, с холодной головой. Ибо ошибка станет неисправимой, если игровое поражение обернется поражением духа».

Перечитывая сегодня эту запись дневника 70-го года, я думаю, как важно уметь в подобной ситуации найти силы собраться и насколько важно для тренера команды и для ее врача, равно, как и для всех ее членов, умение создать благоприятный климат. Особенно в условиях долгих и трудных зарубежных поездок. Иногда мучительно долгих.

Турне по Америке только еще началось, а Володя Шмелев подсчитывает вслух, сколько дней осталось до возвращения домой. Получается 29.

Хотите знать, что такое столь долгое отсутствие дома? Это глаза, устремленные в одну точку. Это глаза, наполненные тоской. Это экзотика чужих городов, стоя щая поперек горла. Это строчка Вертинского, не выходящая из головы целый день: «Здесь живут чужие города. И чужая радость и беда…» Это такая тоска по дому, от которой начинает кружиться голова. Это когда нервы напряжены до предела, и каждую минуту мы готовы сорваться по пустяку или погрузиться в долгое и мрачное молчание.

…Свадьба была 16 января, а 20-го мы уезжали. Я знаю, что он очень тоскует по своей Тане, которую буквально боготворит. Знаю об этом и я, знают об этом все. Женя Ловчев еще совсем мальчишка. Уже во время этого турне, которое началось еще в Югославии, ему исполнился 21 год. Женя очень доверчив, очень добр.

Настроение у всех неважное. А у него особенно. Царящее в номере гостиницы молчание тяготит его.

Он подходит к Серебрянникову и, уже, видимо, не в состоянии справиться с самим собой, спрашивает его:

– Слушай, а сколько вообще длится медовый месяц?

В номере наступает какой-то шок.

Потом под общий смех Серебрянников «успокаивает» Женю:

– Сутки.

Новый взрыв смеха.

Женя обижен и уходит к себе в номер. Я поднимаюсь вслед за ним. Сейчас нельзя оставлять его одного. Потому что он разорван тоской, любовью, ощущением недавнего поражения и незаслуженной насмешкой. И, как я понимаю, моя обязанность не ограничивается заботой лишь о физическом состоянии моих подопечных. Душевное здоровье должно волновать меня подчас гораздо больше.

Сидим с Женей. Неторопливо беседуем о наших делах здесь, вспоминаем Москву, друзей.

– Жень, ты не сердись на ребят. Они устали. Они тоже хотят домой.

– Я понимаю, Олег Маркович.

Постепенно он успокаивается. Но мысль о доме, о Тане неотступно преследует его, и он снова спрашивает:

– А все-таки сколько же длится медовый месяц? Теперь мне трудно сдержать улыбку.

– По-разному. У некоторых этим месяцем все и кончается. Редко он длится годами. Еще реже – всю жизнь…

…Я познакомился с ним спустя несколько лет после этого разговора с Ловчевым в Каракасе. Познакомился тогда, когда работал уже с хоккеистами. Не будем называть его имени. В таких вещах лучше обойтись без имен.

Он был женат, но это не мешало ему увлекаться другими женщинами. Поверьте мне, это были не односторонние привязанности. Он был любимцем и баловнем славы. И вообще был счастливчик. А таких женщины любят. И его трудно было не любить. Открытый, искренний, вдохновенный, красивый. В игре и в жизни. Мы его тоже любили…

А дома? Дома – постоянные сцены…

– Иди. Это тебя.

Он откладывает в сторону газету и нехотя поднимается с кресла.

– Да… Нет… Не могу… Прикрывает ладонью трубку:

– Я просил тебя не звонить домой… Да… Не могу…

Делая вид, что чем-то занята, жена возится на кухне, напряженно прислушиваясь к каждому слову, и он знает это. И она знает, что он знает. И еще он знает, что каждое слово – это новая рана для ее сердца. Н ему тоже больно от этих ее ран…

– Я хочу развестить с тобой, – все чаще говорила она ему в последнее время.

Но он знал, что это неправда. Она устала от него. Но уйти? Нет, он не верил в это. Была дочь. Но дело не в дочери. Он любил ее, и это мешало ему верить в серьезность ее слов. Он был привязан к ней, как привязывается слабый и вдохновенный характер к характеру сильному и ровному.

– Иди. Иди, ради бога. Я вообще не понимаю, к чему эти оправдания.

Он уходил к друзьям и другим женщинам. Он общался с ними и любил их. Да, режим. И я и тренер требовали от него неукоснительного выполнения режима. Он старался. Он пытался держать себя в руках. И мы видели, насколько это трудно ему дается. Потом он выходил на лед. И забывал обо всем. Глядя на него, и мы забывали обо всем. Вдохновенно звучал его полет, его порыв. Он был неподражаем…

Потом он снова возвращался в свой дом. Возвращался к ней. И несколько дней болел ее болью, своей слабостью и своим непостоянством. Как мальчишка, как сын он приходил ко мне (иногда домой, но чаще присаживался рядом где-нибудь в раздевалке), и все было видно по его лицу. Ну прямо как у ребенка.

– Ну что? Опять дома что-нибудь? Он кивал головой.

– Сам виноват.

– Знаю.

– Ничего. Надо взять себя в руки. Все пройдет.

А если по-честному, я не был уверен, что у него это пройдет. Может, чуть пригаснет, притушится. А может быть, вдруг погаснет совсем?! И вместе с этим погаснет его порыв и его вдохновение?

Нет, я не хочу, чтобы у него это проходило. Это если уж совсем по-честному.