Олег Белаковский - Эти настоящие парни

С первых минут в хаосе наших атак и прорывов стал четко вырисовываться почерк братьев Бобровых. Особенно Севкин. Для прорыва он использовал любую возможность.

Снова атака, снова наши ребята в зоне соперника, свалка у ворот, откат и новая атака… Напряжение страшнейшее. Если я, стоящий на воротах, весь мокрый, то что чувствуют ребята? Беру несколько первых ударов. Не очень сильных и не особенно точных. Пока игра будет идти в таком темпе, вряд ли кому-нибудь удастся прицельный выстрел. А впрочем…

Еще не закончена наша атака, как вдруг передо мной возникает стремительно несущаяся фигура одного из самых сильных игроков первой школы Николая Кузьмина, прозванного за иссиня-черные волосы Огарком.

Огарок неудержим. Федька Чистяков что-то пытается сделать. Но Николай успевает обвести его, и, прежде чем я что-либо предпринимаю, мяч пулей влетает в сетку. Огарок от счастья подбрасывает вверх клюшку.

Наши начинают с центра…

Мы уходим на перерыв, стараясь не смотреть друг другу в глаза. Герман Николаевич, напротив, очень спокоен и даже больше того… доволен.

– Совсем неплохо, мальчишки. Игра наша. Брови взлетают вверх.

– Раз я говорю, все нормально, значит, все нормально. Защите быть повнимательнее. Чаще играть на Севу и Володю.

В таком же сумасшедшем темпе начинаем второй тайм. Но слаженности больше, пас чище, обводки интереснее. Во время одной из атак нам удается забить мяч. 1:1. Ничья нас не устраивает. Нужна только победа.

Соперник защищается очень плотно. Все время «сидим» на воротах. Но пока ничего не получается.

И вдруг стремительный прорыв Севки. Размашистый шаг и эта оставшаяся на всю жизнь манера перебрасывать клюшку из одной руки в другую.

Он проходит по краю, обводит одного, другого защитника, перемещается в центр и с ходу бьет по воротам. Гол!!

Решающий. Ибо через минуту свисток возвестит о нашей победе.

Я хорошо помню Боброва мальчишкой. Может быть, потому, что жизнь сложилась так, что в течение долгих лет мы оставались друзьями и часто возвращались к дорогим нам воспоминаниям детства. Мы склонны идеализировать детские годы, но и потом, позже, у меня никогда не возникало «разночтений» с теми, кто знал Севу Боброва периода сестрорецкой «бочаги».

В детстве мы бываем и искренними и щедрыми. Помню, мы пропадали на «бочаге» или на Финском заливе целыми днями. Родители, отчаявшись призвать нас к порядку и хоть как-то регламентировать наше повальное увлечение футболом и хоккеем, снабжали нас бутербродами («а то эти сумасшедшие могут, играя, умереть с голоду»). Но случалось так, что кто-то за бывал свой бутерброд, и тогда мы разламывали хлеб пополам, и тот мгновенно уничтожал половину с невероятным удовольствием.

Но Севкина доброта была шире и глубже. Нам, делавшим все своими руками, было не так-то просто достать сыромятные ремни для клюшек, да и сделать самому клюшку, найти перчатки, раздобыть коньки. Но если у кого-то не ладилось с экипировкой, Сева тотчас же приходил на помощь. Ведь речь шла об игроке его команды. Могла пострадать игра. Короче говоря, ребячий коллективизм имел очень конкретный характер.

В физическом плане Бобров был просто одарен. И одарен с детских лет. Он прекрасно бегал, был прыгуч, крепок и очень пластичен. Обладал редким по силе ударом, резким, внезапным, ошеломляющим. Севка очень красиво двигался. Красиво обводил соперника. Великолепным было его скольжение. Он, я бы сказал, двигался необыкновенно музыкально. Широко, певуче, свободно. И всем этим он делился с нами. Но, увы, так двигаться мог только он. Остальные просто бегали на коньках. Как бегает большинство мальчишек. Резко, угловато, с большим раскатом, прежде чем набрать скорость. Да и скорости были так себе…

Что еще поражало уже в те годы в Боброве?

Два обстоятельства, уже тогда предвещавшие в нем мастера.

Во-первых, абсолютное неприятие поражения. Эта, как теперь говорят, полная идиосинкразия к проигрышу. Он физически не воспринимал его. Душа его не принимала поражения. Оно было противно его нутру…

Сейчас, пытаясь пристально всмотреться в первоистоки «двух минут чистого времени», я думаю о том, что общеизвестная способность Всеволода Боброва решать исход матча в пользу победы, несмотря на самые безнадежные ситуации (как это, допустим, было на XV Олимпийских играх в Хельсинки), шла от того упор ства, если хотите, упрямства, с каким Сева Бобров добивался побед еще на сестрорецкой «бочаге».

Конечно, этим он заражал и нас. И уже вся команда в целом рвалась к победе, вырывая успех на последних минутах.

И вторая черта. Черта, без которой тоже нет мастера. С детских лет этот человек был очень стоек по отношению к боли. Ну, сами представьте, ребята целыми днями гоняют то в футбол, то в хоккей. Никаких защитных приспособлений, конечно же, нет. То ударили бутсой, то упал и рассек бровь, то резанули коньком, то заехали в глаз довольно-таки тяжелым плетеным мячом. Смею вас уверить, это довольно больно.

Под руками только кусок льда, охапка травы или не первой свежести носовой платок. Вот и все средства «скорой помощи». А ведь зареветь нельзя, не застонешь и к маме не побежишь. Надо играть.

И вот мальчишка, стиснув зубы, терпит боль. Слезы на глазах, а терпит. Первые уроки воли, первые уроки спортивного мужества…

Уделом этого мальчишки, счастливым уделом, останется его способность решать судьбу поединков. Спустя много лет, став свидетелем многих первенств мира, Европы и Олимпийских игр, наблюдая сотни спортсменов и сотни самых разнообразных матчей, я могу со всей уверенностью сказать, что его игра не была «игрой Фортуны». «Феномен Боброва» заключался не только в блистательном техническом мастерстве этого «спортсмена от бога». Он заключался в не меньшей мере в способности Всеволода Михайловича чувствовать нерв игры в любом временном интервале, предугадать кульминационную ситуацию, собрать себя в упругий и крепкий пучок, сжаться в морально-волевую пружину и в ту единственную, решающую секунду, от которой зависит «быть или не быть», выбросить навстречу ошеломленному противнику целенаправленную энергию неукротимой жажды победить.

Становилось ясно, что, пропадая на «бочаге» с утра до темноты, Бобер не убивал время, отлынивая от уроков, не гонял плетеный мяч просто для того, чтобы позабавиться. Он был из тех счастливцев, которым с детских лет дана одна, но пламенная страсть. Одна любовь. Одна привязанность на всю жизнь. Он играл «свою игру». Играл, испытывая ни с чем не сравнимое наслаждение от сиюсекундности игровых ситуаций, от скорости, от красоты игры, от решения молниеносно возникающих игровых шарад, от ощущения соперника. Азарт. Бешеный, неукротимый азарт. Но не во имя самого азарта. А тот, что рождается вдохновением, наслаждением игрой.