Илья Казаков - Foot’Больные люди. Маленькие истории большого спорта

Глядя на то, как сейчас выглядит Шаболовка – отремонтированная, напичканная сложной аппаратурой, понимаешь, как много было вложено в материально-техническую базу. А тогда, в 2003-м, там можно было, идя по коридору, споткнуться о старый дырявый линолеум. В комментаторских кабинах стояли старые расшатанные стулья, а экран, глядя в который нужно было вести репортаж, был в лучшем случае с четырнадцатидюймовой диагональю.

В силу нехватки людей нам с Сарсания в каждом туре доставалось два матча. Обычно один впрямую и один в записи. Вот и в первом туре, который показывали после запуска канала, мы отработали какую-то игру со стадиона, а на следующий день приехали вечером в телецентр, чтобы прокомментировать игру из Элисты. «Уралан» играл с командой своего уровня. Кажется, с ярославским «Шинником».

Мы уселись перед монитором, зашел режиссер. Обратной связи с аппаратной не было, озвучка должна была идти в эфире, поэтому он хотел обговорить с нами какие-то детали. Обговорил. Пожелал удачи. Вышел, закрыв тяжелую дверь.

И вскоре сказал со своего пульта нам в наушники:

– Одна минута до эфира.

Мы смотрели в темный монитор, настраиваясь. Услышали команду:

– В эфире, работаем!

И на экране появилась картинка другого матча. Вышли игроки «Спартака», вышли их соперники.

– А я с дачи только днем приехал, – сказал режиссер. – Огурцы полол, потом шашлыки жарили. Блин, как же пива хотелось!

Он не отключил связь с нами. Но это было полбеды. Он случайно нажал на пульте кнопку воспроизведения другого матча. На страну шла трансляция из Элисты, которую нам надо было работать. А мы видели совершенно иное.

Костя оторопел. Посмотрел на меня безумным взглядом. Я поздоровался с телезрителями и начал репортаж, что-то говоря о погоде, о месте в таблице, о составах. Говорил и все думал, как быть. Оставить его одного хоть на одну минуту в эфире я боялся: Сарсания еще не набил руку и мог надолго замолчать, тем более не видя, что происходит. Послать его к режиссеру тоже было невозможно – просто он не знал, где тот находится.

И тут мимо нас по коридору кто-то прошел, мимоходом заглянув в окошко. Я замахал руками, точно человек на необитаемом острове при виде парохода.

Нас увидели. Спасли.

В перерыве мы с Костей вышли подышать. Вентиляция в комментаторской попросту отсутствовала.

– Нормально, – сказал Костя, хотя любому было понятно, что это не так.

– Такая работа, друг! – ответил я.

Когда меня спрашивают «как дела?», я обычно отвечаю словами Довлатова:

– К сорока годам у человека должны быть решены все проблемы, кроме творческих.

Это, по сути, крючок. На него обычно все и ловятся.

– Ну и как у тебя с этим? Все проблемы решены?

Я хмыкаю, если мне хочется проделать этот трюк снова и снова:

– Кроме творческих.

Как правило, после этого мы улыбаемся.

Мне чуть за сорок. Когда я выбрит и мне удалось поспать хотя бы шесть часов, то выгляжу моложе. Когда нет, то я не задумываюсь о том, на сколько лет выгляжу, – не до этого. Творческие проблемы – одна из самых интересных задач, стоящих перед человеком.

Мой приятель Яша, один из последних учеников гениального Бориса Чайковского, кого больше помнят по музыке к «Женитьбе Бальзаминова» и «Обыкновенному чуду», хотя моя ассоциация с ним – «Подросток» Достоевского, восторженно говорил, когда я захаживал к нему в студию на кофе:

– Блаженны миротворцы, ибо они будут наречены сынами Божиими! Ты не думал, что миротворцы – это не только те, кто останавливает распри, но и творцы? Мира творцы?

Яша писал мне музыку для документального фильма о Малофееве, который я рискнул снять в Пскове в 1999-м, и мне не хотелось сбивать его с романтического настроения. Возможно, он был прав, возможно, нет, но его настроение создавало отличную мотивацию для работы.

Музыку он написал отличную. Причем совершенно бесплатно. Денег у меня тогда не было, бюджета на такие вещи у «Плюса» тоже не было.

Когда нас познакомили, Яша сказал в ответ на мое смущенное бормотание только одну фразу:

– Я готов. Но у меня одно условие: музыка должна быть серьезной!

Музыка в фильм не вошла. Яша затянул и опоздал со сроками. Пришлось накладывать другую. В частности, «Лили Марлен». Характеру Малофеева она подходила больше.

В Пскове Эдуард Васильич работал с командой, игравшей в КФК – третьем дивизионе. Вывел ее во Вторую лигу. И десятерых ребят из того состава сразу забрали в Высшую лигу. Цветкова – в «Зенит», Виноградова – в «Крылья».

Малофееву тогда было около шестидесяти. Он был не востребован и ругал Колоскова, считая его виновником своей опалы. Я недальновидно упомянул Бышовца. Незадолго до той поездки я брал большое интервью у мэтра в его квартире на Чистых прудах («Илюша, обрати внимание – мой сосед Олег Табаков»; «Интервью будем записывать под нашим семейным портретом»). Тогда Бышовец сказал, что тренер может работать только до шестидесяти. А потом – в учителя, наставники и эксперты.

Я не знал всей сложности их отношений. Что когда динамовское руководство в разгар сезона отправило Малофеева на «недельку» в санаторий «восстановиться от переутомления», он включил в санатории телевизор и увидел сюжет о только что возглавившем «Динамо» Бышовце. После этого Эдуард Васильич багровел при одном упоминании этой фамилии.

– Так это Бышовец в шестьдесят собирается заканчивать. Может, ему белков в организме не хватает. А я до девяноста лет будут тренировать, а жить буду до ста десяти. У нас в роду все были крепкие!

И Малофеев перекрестился с холма возле Псково-Печерской лавры на блестевшие купола.

В 1999-м темы валялись под ногами. Надо было только ездить, и я ездил. Охотно путешествовал по стране – в Ярославль, Набережные Челны, Саратов, Самару. Но ни один город мне не запал в душу так, как Псков.

Там я сдружился с Лешей Масловым, местным спортивным журналистом. Одинокий, худющий, в неизменном джинсовом костюме, с длинными волосами и бородкой, он стал моим спутником на все три дня командировки. Вместе с ним мы смотались в Пушкинские горы и Изборск на выделенной клубом для меня синей «шестерке». Было тепло, в салоне привычно пахло бензином, и этот запах теперь отчетливо ассоциируется у меня с Псковщиной.

Когда я уезжал в Москву, Леша подарил мне тоненькую книжку академического формата со своими миниатюрами. Я взял без особого интереса, вежливо поблагодарил, открыл, когда поезд тронулся… и провалился в нее.

У Леши был талант. Одну из миниатюр я помню наизусть:

Я… я… я… убью… убью ее.

Да! Я обязательно убью ее – она достойна смерти. Вернее, она не достойна ничего, кроме смерти…