Тони Шумахер - Свисток

Была там и журналистка из «Бильд ам Зоннтаг» – настоящая ведьма. Еще в начале этого балагана она зашептала мне:

– Когда здесь все кончится, поедемте к нам. Организуем небольшой стол, сделаем несколько фотографий и прочее.

– Нет, – решительно отказался я. – Этого я не сделаю.

От этой бестии нельзя было ждать ничего хорошего. Последовали несколько разумных вопросов. Баттистон и я отвечали, подтвердив наше примирение, хотя о дружбе не было речи. Еще не было.

В очередной раз рукопожатия, снимки. Кино, да и только!

– А сейчас мне пора ехать, – решился сказать я и встал, обливаясь потом.

Журналистка из «Бильд ам Зоннтаг», разумеется, не хотела уступать:

– Полагаете вы, – пропела она, – что одним этим рукопожатием вы очистили отношения между Францией и ФРГ от вражды, посеянной вами?

Я реагировал спонтанно:

– Я не звал вас сюда. Я не приглашал вас в свидетели, чтобы сфотографировать рукопожатие с Патриком. Я прибыл сюда, чтобы извиниться перед Патриком. Это наше личное дело, мы договорились обо всем друг с другом. Кроме того, я вообще не хочу отвечать на ваши наглые вопросы. В своем ли вы уме? По-вашему, ради немецко-французского примирения мне надлежит выброситься из окна?

– Но взаимопонимание между народами?

Эта стерва хотела своими словами, как хищными когтями, вскрыть мои зарубцевавшиеся раны? Я ничего не мог больше слышать, ее злой и визгливый голос стал для меня невыносимым. Только бы вырваться из этого помещения. На все вопросы французских журналистов я ответил. Французы были вежливы, настроены не дружески, что я вполне понимаю, но объективно, сочувственно… Конечно, моя бурная реакция вызвала неодобрительный ропот. Куда меня опять занесло?

На пути домой в течение целого часа не было произнесено ни слова. Мы уже представляли заголовки в завтрашних газетах: «Скандал вокруг Шумахера!», «Новое представление во Франции», «Извинения, обернувшиеся ссорой».

Бессилие. Тот, кто однажды был провозглашен прессой монстром, не имеет шансов изменить в ее глазах это мнение. Замкнуться – один выход. Покончить с интервью, комментариями, выступлениями по телевидению. И главное – не давать на поле поводов для атак прессы. Но даже и это было истолковано неверно. Они все были злы на меня и тем не менее предлагали большие деньги за интервью. Газеты, еженедельники добивались каждый исключительного права для себя. Вот только чего они хотели, спрашиваю я себя до сих пор.

У меня была лишь одна цель: не делать ошибок, ни одной ошибки в воротах. И очень скоро пошли толки: «Шумахер – каменный истукан, холодный, бесчувственный, существующий только ради своей клетки на поле». Я утратил способность смеяться, стал избегать компаний и не позволял себе больше в клубе никакой чепухи.

Отгородиться от всего: приехать, потренироваться, принять душ – и до свидания.

Ринус Михелс, мой тогдашний тренер, сказал мне: «Что могло произойти, то случилось, прошло и забыто». Боялись причинить мне боль и игроки команды, я был очень тронут этим.

Петер Вайанд, президент «Кельна», сделал все возможное, чтобы помочь мне. На одном из званых ужинов в его кельнской квартире он совершенно серьезно попытался убедить меня в том, что Патрик один виноват в нашем столкновении. Это выглядело смешно и все же было бальзамом для моих ран.

Какой была моя повседневность? Психотеррор, публикации на первых полосах, попытки шантажировать – этим занимались даже сотрудники такого представительного издания, как «Киккер». Ультиматум: «Если ты не согласишься на интервью, мы разнесем тебя в пух и прах и изобразим Тони Шумахера так, что хуже некуда».

Только не делай ошибок, Харальд! Бери все мячи, Харальд! Играй превосходно!

Это был единственный ответ, который я был способен дать на все происходящее. В ту пору я мог сойти с ума. Был клубком нервов. Марлис, конечно, страдала от этого, она даже предложила уехать из Германии. Она держалась просто потрясающе. «Я с тобой, даже если ты непреднамеренно совершил несправедливость». Однако мы всегда старались обходить тему Баттистона, вплоть до сегодняшнего дня.

Лечит ли время раны? Унимает ли гнев, убивает ли ненависть? Только отчасти. Забыли ли французы, простили ли меня? Этот вопрос возник, когда я вместе с «Кельном» должен был играть во Франции против «Сен-Жермена». И я хотел играть. Потому я воспринял довольно спокойно рев стадиона. Собрался на эту игру и стоял очень хорошо. Особого негативного отношения зрителей к себе я не ощутил. Но в аэропорту, когда мы прибыли во Францию, все было иначе.

После посадки меня поджидали сотрудники тайной полиции, которые доставили меня на стадион иным путем, чем других игроков команды. Действовать таким образом заставили угрозы террористических нападений.

«Черт возьми! – подумал я. – Для них ты – жуткий зверь». Я должен был выглядеть как диктатор, который боится расплаты, или как преступник, которого сопровождает целая армия полицейских.

Париж был только прелюдией к тому, что ожидало меня 18 апреля 1984 года в Страсбурге. Товарищеская игра ФРГ – Франция была приурочена к торжественному открытию нового стадиона «Мэно». Все 50 тысяч билетов были распроданы.

«Проверочный матч для Шумахера», «Как отреагирует публика накануне чемпионата Европы?», «Как покажет себя команда?»: пресса придавала этой встрече характер «французского реванша» за поражение на мировом чемпионате. В большей степени реванша над монстром Шумахером, чем над немецкой командой. Как и в Париже, изверг был скрыт от публики. Полиция и еще раз полиция – в автобусе, отеле, на тренировочном поле… На душе было тревожно. Но страха не было. Страх – плохой советчик. Это я запомнил с детства.

День игры. Посадка в автобус. Последний ряд справа. Окно занавешено. Наушники плейера – на голове. Петер Маффай. Наполненная чувством песня: «…убейте меня, только тогда можете быть уверены, что я не буду больше защищаться». Песня называется «Реванш», она абсолютно созвучна моему состоянию.

На пути к стадиону я получаю напутствия в виде обрывков ругательств и намалеванных свастик. Снова в ходу: «наци», «палач из Дахау».

Не хочу больше ничего слышать и видеть. Задраить люки. Со мной только Петер Маффай.

Хотели ли они видеть, как умирает футболист Шумахер? Сцену, подобную корриде, когда в конце ее наносится смертельный удар?

В отеле мы вместе с Рюдигером проанализировали положение, в котором оказался я: «Ты сломаешься или победишь. Ты должен одержать верх над публикой. Либо укротишь хищников, либо они навалятся на тебя. Ты должен собрать все свое мужество и за полчаса до игры – нет, раньше еще – в одиночку появиться на стадионе. Этим ты вызовешь взрыв ненависти и покажешь: ты понимаешь, что тебя хотят уничтожить. Ты будешь бегать в воротах как тот, кто ждет, когда его линчуют. Думай об этом, но не забывай самое важное: ты в абсолютной безопасности. У забора стоят полицейские. На тебя обрушится ненависть, невероятная, невиданная волна антипатии. Тебе нужно пережить этот дикий концерт. Яд должен в конце концов выйти».