Михаил Сушков - Футбольный театр

Встречались мы и с более дальними соседями, с командой Царицына, например. Вставали чуть не с зарей, облачались в футбольную форму и восемь километров… не шли – по сути дела, бежали, перекидываясь мячом.

Лето 1915-го… Уж год, как идет первая мировая война. Молодежь забирают на фронт… Идут и идут похоронки… Горя хватает!

А жизнь продолжается. Во всех проявлениях. И в футбол играют, и смотрят его по-прежнему, хотя некоторые команды вовсе закончили свое существование – всех призвали в армию, другие – значительно поредели…

Ночью прошел дождь, обильный и теплый, с грозой, насытившей воздух пахучей свежестью. И сейчас, Поутру, пока солнце еще не слишком палило, все запахи деревенского лета струились сквозь щели неплотно прикрытого на ночь окна. Возможно, это они вместе с бесцеремонным галдежом птиц разбудили меня, а возможно, шаги брата Александра, ходившего уже туда-сюда с полотенцем.

– А-а! – весело заговорил брат, увидав меня с открытыми глазами. – Мы проснуться изволили… Вставай, дрыхало. Глянь, на улице благодать какая. Быстро умывайся, одевайся – до завтрака еще поиграть успеем…

– Саш, давай нынче отдохнем. Что-то у меня коленка побаливает. Вчера приложился… Об штангу.

Александр сначала скис – он настроился на футбол. Но вдруг просиял, найдя в моем предложении что-то интересное.

– А что? Пожалуй, можно и отдохнуть. Давай в Жуковку нынче прогуляемся, поглядим, как мамонтовцы тренируются. Вот у кого поучиться-то можно. Может, и сыграть позовут…

– Как же, позовут… Жди. Нужны мы им – сопляки… Там один Бахвалов чего стоит. А Парусниковы? Все трое мастера – экстра!… А Сергей-то где? Встал?

Позавтракав, мы отправились втроем в Жуковку. Деревня эта находилась в недалеком соседстве от Нашего Тимохова, и мы даже прогулочным шагом дошли быстро. Как и думали, на поляне уже мелькали фигуры в трусах, футболках и бутсах. Мы подошли вплотную, присели на травянистом бугорке и, пожевывая былинки, наблюдали за происходящим.

Состав оказался неполным. Шестеро гоняли мяч, разыгрывая какую-то замысловатую комбинацию, седьмой стоял в воротах. Четверка из знаменитого клуба «Мамонтовка» (я уже упоминал о нем), квартировавшая в этой деревне – Бахвалов и трое Парусниковых, – была на месте. Они-то в основном и тренировались, и вообще все, что происходило здесь, все для них и ради них. Остальные трое – просто статисты.

Здесь небольшая оговорка. Я предвижу недоумение читателя, хорошо осведомленного в географии Подмосковья: каким, мол, образом мамонтовцы попали в Расторгуево, вернее, как могли они играть и тренироваться со своей командой, если проживали, что называется, на другом конце света? Ведь Расторгуево по Павелецкой железной дороге, а Мамонтовка по Ярославской, то есть в противоположной стороне от Москвы. Ответ на это прост. Речь идет о молодых людях, от которых выбор дачи, я полагаю, не зависел. Они жили там, где жили их семьи. Им действительно приходилось трудновато – на игры и на ответственные тренировки они вынуждены были ездить в Мамонтовку – туда, где проживала летом основная часть игроков их команды.

С мамонтовцами у нас, хоть и шапочное, но все же знакомство. Они знали, что мы играем. Заметив нас, они перекинулись короткими фразами, после чего подошел Евгений Бахвалов, глянул понимающим глазом на наши бутсы и, усмехнувшись, сказал:

– Ну что, ребята, постучать пришли? Так валяйте на поле.

Уговаривать нас не пришлось.

В тот день ни Бахвалов, ни кто-либо из Парусниковых не высказал нам своих впечатлений. Но мы и сами почувствовали, что за статистов нас здесь не принимают.

На прощание мамонтовцы только сказали нам: «Приходите завтра снова».

Назавтра мы собрались к своим новым знакомым с намерением договориться о матче между Тимоховом и Жуковкой. Я только что приладил доморощенные гетры, составив их из черных маминых чулок, самодельных щитков, ваты, и теперь шнуровал бутсы – обыкновенные ботинки, на носки которых я набил толстую жесткую кожу. В этот момент постучали в окошко. Подошел Александр, выглянул и с кем-то радостно поздоровался. Я догадался, что Александр разговаривает с Евгением Бахваловым. Рядом с ним стоял младший Парусников»

– Мы к вам с предложением… – заговорил Бахвалов. – Собственно говоря, мы еще вчера хотели сказать, но решили сперва посоветоваться… Что вы скажете, если мы попросим вас сыграть за Мамонтовку? У нас в воскресенье игры на первенство дороги…

Не знаю, что именно переживает спортсмен, восходящий на олимпийский пьедестал, но убежден, что его чувство слабее того, которое испытывал я тогда. Я, шестнадцатилетний мальчишка, заурядный гимназист, буду играть в сильнейшей московской команде, выбегу на поле вместе с лучшими, известными игроками. Моя фамилия может появиться в газетных отчетах…

Бахвалов о чем-то говорил. Но я не слышал его. Я витал в облаках… Голос его наконец прояснился, стали разборчивы слова. Они меня слегка отрезвили.

– …за какую команду – вторую или третью – придется вам играть, точно не знаю. Но уж, что придется, так это верное дело. Клубу сейчас не хватает пяти-шести игроков.

«За вторую или третью…» – разочарованно подумал я. Но тут же одернул себя, зная, что выступить в любой команде этого клуба для нас – большая честь.

– Вам нужны еще игроки? – спросил Александр.

– Нужны.

– У нас есть ребята. Не хуже нас футболисты – братья Мастеровы. Довольны будете. – И обратился ко мне: – Миш, сбегай за Мастеровыми.

Николая, Федора и Василия я встретил по дороге.

Они гнали мяч по деревенской улице, направляясь к нам.

Бахвалов повторил свое предложение. Потом, спохватившись, вдруг сказал:

– Да! Чуть было не забыл. Все дорожные расходы вам будут оплачены: и до Москвы, и по Москве до Ярославского вокзала, и оттуда до Клязьмы. А также весь обратный путь.

Удивительно, но ничто не вознесло меня так высоко, как это последнее сообщение. Мне оплачивают проезд! Что-то взрослое, настоящее, деловое слышалось в этом. Я уловил здесь некое уважение, подлинное «вы», а не то притворно-педагогическое, каким нас потчевали в гимназии, оно возвещало мою человеческую значительность, заметность.

Мы с трудом дожили до воскресенья. Но провели эти дни не в праздном ожидании – тренировались, как говорят, до потери пульса.

Любопытно: только на Ярославском вокзале, сев в поезд на Клязьму, я вдруг почувствовал, как праздник в моей душе вытесняет тревога. Лишь сейчас рассмотрел обратную сторону медали: пустячок, именуемый ответственностью. Расценил теперь высоту моего вознесения как точку, с которой падать куда страшнее, чем с той, где находился до сих пор. И только теперь! Впрочем, нет ничего удивительного, что шестнадцатилетний подросток, ошалевший от этого счастливого «выкрутаса судьбы», до последнего момента не думает о существе дела и пленяется лишь мечтой о его атрибутах – почете да чести.