Елена Вайцеховская - Олимпийские игры. Очень личное

Для КГБ это было грандиозным ЧП: ведь только в самом Монреале находились аж два генерала, не говоря уже о более мелких чинах. В каждой команде имелся специально прикрепленный к ней человек. Хватало и осведомителей.

Как рассказывал Яковлев, на каждого советского спортсмена в КГБ существовало досье с обширной информацией: пьет он или нет, как пьет, женат ли, как живет с женой, есть ли любовница. Поскольку присутствие такого количества сотрудников на Играх нужно было как-то оправдывать, да и вообще поездки, позволяющие прикупить барахлишка и лишний раз без присмотра выпить, ценились в КГБ на вес золота, каждый день возникала какая-то очередная «тема», вокруг которой сразу нагнетались страсти.

Иногда доходило до смешного: в один из дней пловцы по дороге в бассейн угодили в гущу какого-то митинга, где их одарили довольно симпатичными шариковыми ручками с эмблемой какой-то националистической организации. Приставленный к пловцам кагэбэшник тогда долго донимал тренеров: «Ребята, ну отдайте хотя бы одну… Мне же к отчету хоть что-то приложить надо…»

Ажиотаж вокруг моей самовольной предсоревновательной поездки на озеро тоже не был случайным: когда перед самым началом Игр выяснилось, что в Монреале по недосмотру «органов» находится вся наша семья за исключением моего двенадцатилетнего брата, сразу несколько высокопоставленных сотрудников «конторы» получили выговоры. Об этом (и тоже много лет спустя) мне рассказал отставной полковник КГБ, имевший самое прямое отношение к тем Играм. По его словам, в Москве ни на секунду не сомневались, что выезд на Олимпиаду спланирован нашим семейством исключительно с целью остаться в Канаде навсегда. И были крайне удивлены тем, что этого не произошло.

Американские спецслужбы тоже были заинтересованы в разного рода политических инцидентах – по характеру своей деятельности они немногим отличались от наших. Не думаю, правда, что побег Немцанова был спланирован ими заранее. Скорее, просто удалось использовать крайне удачный момент: Сергей был морально раздавлен поражением и жутко напуган перспективой грядущей кары. К тому же ему было всего семнадцать лет…

Его использовали как разменную карту. Какое-то время канадцы заявляли, что не намерены выдавать беглеца: мол, Немцанов, конечно, несовершеннолетний, но, поскольку родителей у него нет, он вправе самостоятельно принимать решения относительно собственной жизни. Однако чуть позже советская сторона выставила ультиматум: либо канадцы выдают Немцанова, либо сборная СССР по хоккею не приезжает осенью на Кубок Канады.

Формулировка тут же изменилась: мол, Канада, конечно, страна демократическая, никому в политическом убежище не отказывала, но, поскольку Немцанов – несовершеннолетний, оставить его в стране не представляется ровным счетом никакой возможности…

Канадцам Сергей действительно был уже не нужен: скандал успели раскрутить на весь мир, но Игры закончились, и продолжать высасывать из этой истории новые подробности стало неинтересно. И две или три недели спустя Немцанова вернули домой. Советская сторона официально пообещала: никаких санкций к беглецу применено не будет. Мол, случилось – и случилось. Проехали…

А потом начался ад. Сергей по-прежнему много тренировался, ему по-прежнему не было равных на вышке, но даже там, где за прыжок можно было без колебаний ставить 10 баллов, он получал 6,5.

Официально Немцанову не возбранялось выезжать за границу на международные турниры, но всем было понятно, что при таком судействе «домашних» соревнований он никогда больше не попадет в сборную команду.

К тому же с ним не разговаривал ни один человек. Сторонились…

Несколько лет спустя все постепенно сгладилось. Но сам Сергей стал уже другим. Его нервы просто перестали держать напряжение крупных соревнований. И чем больше он рвался победить, тем хуже оказывался результат.

Последний раз мы виделись с ним в середине восьмидесятых. Я приехала в Алма-Ату комментировать соревнования по прыжкам в воду и, естественно, поинтересовалась у местных тренеров Сережкиной судьбой. Отвечали расплывчато: вроде, работает на какой-то бензоколонке разнорабочим. Пьет…

В заключительный день Немцанов появился в бассейне, но даже не стал подниматься на трибуну – почти сразу уехал.

Еще несколькими годами позже я узнала, что его жизнь все-таки наладилась. Сергей женился, развелся, потом женился снова, и как будто удачно. Причем его вторая супруга не имела ни малейшего представления о том, что он когда-то был незаурядным спортсменом и выступал на Олимпийских играх…

Прыжок, на котором, по большому счету, закончилась моя спортивная карьера, я, наверное, буду помнить всю оставшуюся жизнь. Это было в Днепропетровске в 1978 году на контрольных соревнованиях по прыжкам с десятиметровой вышки за три недели до чемпионата мира в Западном Берлине. Соревнования ничего не решали (все документы и заявки на команду уже были посланы в Западный Берлин), прыжок был последний, и на абсолютно удачном входе в воду, мысленно отметив, что в очередной раз выиграла, я не успела нормально соединить руки. Их разорвало водой, и в тот же миг я почувствовала резкую боль в левом плече.

Три следующие недели я не могла прыгнуть вниз головой даже с бортика, рука не поднималась ни вперед, ни в сторону. С наступлением ночи плечо начинало дергать, как больной зуб, и я бродила по коридорам гостиницы, чтобы не будить соседок по номеру. Утром же, в бассейне, чувствовала на себе раздраженные взгляды начальства: заменить меня в команде было просто некем. За два дня до соревнований, уже в Западном Берлине, в мой гостиничный номер зашел начальник управления плавания Алексей Мурысев. «Тебя никто не может заставить выступать, – сказал он. – Но ты же сама понимаешь ситуацию…»

«Ситуация» заключалась в том, что главным в те годы было не столько стать первыми, сколько выиграть у сборной ГДР. За проигрыш всего лишь матчевой встречи главный тренер вполне мог лишиться работы. Да и слова из песни «Раньше думай о Родине, а потом – о себе» были не просто словами. Надо отдать должное спортивным руководителям тех времен: идеологически настроить на борьбу они умели превосходно. Стоит ли удивляться, что я согласилась выступать? И, наверное, поступила бы так и сейчас.

Выходя из комнаты, Мурысев сказал: «Не волнуйся, тебе сделают новокаиновую блокаду. Больно не будет».

Утром следующего дня я узнала от врача, что новокаин стоит в списке запрещенных препаратов.

Как я прыгала, не помню. Даже не помню боли. В открытом бассейне было страшно холодно – градусов тринадцать тепла. Несколько раз дождь сменялся градом, и соревнования останавливали. Перед заключительным, восьмым, прыжком я была второй. В этом прыжке я не ошибалась никогда, поэтому, собственно, он и был в моей программе последним. Но когда я уже встала в стойку спиной к воде, поднялась на носки и подняла руки вверх, начался жуткий ветер.