Александр Шевцов - Русский бой на Любки

Любошники дрались на праздниках так, чтобы потешить толпу. Любошные драки велись внутри многих плясок, вроде Владимирского «Ворыхана» или Курского «Тимони». Обе эти пляски уходят корнями у глубокую древность, и явно связаны с подражанием звериным, в частности, птичьим движениям. В них ворыхан — тетерев-самец отбивает самочек у соперников. Бой здесь обязателен, но это бой за любовь, а не против врага. Чуть увлекся противником, и ты потерял цель, ты занят другим самцом, а свою любимую уже потерял…

Дрались на любки и в очистительных целях, чтобы обновить мир. Люди собирались на гулянье, и вот посреди толпы обнаруживались зачинщики будущей драки, которые начинали со сложных и хорошо узнаваемых всеми присутствующими кобений. Выкобениваться — слово до сих пор живое в нашей местности. Мало кто может объяснить, что оно значит, но зато все мгновенно узнают, что делает человек.

Сейчас пьяное выкобенивание бессмысленно, а еще век назад люди знали, зачем оно. В древности же глубина понятия была еще большей, потому что любошные кобенья уходят корнями к летописным кобям, известным на Руси с самой начальной ее поры, насколько только хватает памяти народа.

Драка на любки — это, конечно, бой, но это и не совсем бой. Это какое-то скоморошье искусство, призванное развлечь и повеселить празднующую толпу. Любошники, они же кобенщики, должны быть искусны и в слове и в бою. Настолько искусны, что толпа должна стоять очарованной.

Как вы понимаете, чтобы набить морду пьяному хаму, нужно не больше искусства, чем для того, чтобы получить от него в морду. А вот чтобы удерживать внимание людей на длинной драке, как на театральном зрелище, боем надо владеть как искусством. Такой бой, как говорили мазыки, пришел им по наследству от скоморохов. И я верю этому, потому что сам больше пятнадцати лет развлекал людей такими потешными боями. И развлекал без нареканий…

Не думаю, что любошники при этом смогут выступать на соревнованиях лучше тех, кто прямо готовит себя для соревнований. Все-таки боевые искусства требуют выбрать и посвятить себя чему-то определенному. Но любки вполне могут рассматриваться как класс спортивного совершенствования для бойцов, поскольку сохранили множество утонченных знаний о человеке и боевой схватке. Хотя лично я склонен рассматривать любки все же как оздоровительную гимнастику вроде китайского Тайцзи.

Это мягкая школа, мягкая по своей сути — деремся-то на любки.

От любков лишь один шаг до боя не на жизнь, а на смерть. Собственно, знания-то о том, как сражаться, одни и те же. Но нужно принять решение, для чего сделать выбор. Любки направлены в жизнь, любки — часть обрядов, несущих плодородие. Они — для использования внутри общины.

Если у кого-то появится желание использовать любошные знания для спортивного применения или для применения воинского, ему придется не просто изучать приемы, но и пересматривать само мировоззрение любков.

Впрочем, те же люди ходили на врага, и как Поханя, возвращались с войны без единой царапины…

Думаю, вернее было бы назвать эту главу: как я понимаю любки.

Честно признаюсь, я до сих пор не уверен, что понимаю их до конца верно. Я многократно пересматривал свое понимание, вдруг осознавая, что я подходил к ним поверхностно. Когда я впервые познакомился с Поханей, а это было в 1985 году, в гостях у моего первого мазыкского учителя, я вообще воспринял его с внутренней ухмылкой.

Старик, который меня с ним познакомил, что-то сказал про Поханю, что он боец и однажды будет меня учить драться. Я к тому времени имел за плечами школу бокса, самбо и карате. К тому же, чем особенно гордился, очень много дрался на улице. Жизнь у меня складывалась так, что мне не удавалось много выступать на соревнованиях, и я добирал своё в уличных драках. А уж там я дрался и с мастерами спорта и в толпе, и потому плохо верил, что кто-то может меня удивить. И уж тем более, не девяностолетний старичок, хотя Поханя выглядел лет на шестьдесят…

К тому же, как историк по образованию, как этнограф, в то время еще не отказавшийся от научного подхода, я сильно сомневался, что в знакомых мне с детства местах, куда я ездил на свои сборы, можно было найти какое-то настоящее искусство боя.

И вот в 1989 году я приехал к Похане после того, как побывал уже у нескольких старых мазыков, учивших меня и очищению, и науке думать, и даже повивальному искусству. Приехал, уже приняв, что мой жизненный путь — это самопознание. Но при этом еще нисколько не сомневаясь в себе как в хорошем уличном бойце, который знает, как надо драться в настоящей драке. Как говорится, на уровне рефлексов.

И вот дедушка мне говорит:

— Ты боец. Но ты не воин. Ты обязательно проиграешь. Бойцы обязательно проигрывают однажды…

Я слушаю его и вообще не понимаю! Именно так: я вдруг ловлю себя на том, что совсем не понимаю его. Но я был уже не тот, что ухмылялся внутренне пять лет назад. За эти годы я повидал разного, и понял: меня отправили к Похане после всей остальной учебы не случайно, не потому, что он был самым молодым. Каким-то образом любки должны доточить то, что я взял у остальных… И я пытаюсь его понять, я делаю усилие. И не понимаю, как будто у меня совсем нет образов, чтобы понять, о чем он говорит.

Я, конечно, не хамил и не наглел, я старался быть предельно вежественным. Но я все равно пытался разобраться и задавал вопросы. И попытался объяснить себя:

— Как проиграю? Я же держу себя в форме, я немножко тренируюсь, поддерживаю навыки. Конечно, многое уходит, но для своего возраста я неплохо держусь. Я бы еще вполне мог выступать…

— Полно, — отвечает мне Поханя, — ты не о том. Ты пытаешься брать силой. Все бойцы пытаются побеждать силой, скоростью, молодостью. И пока они сильны, они стараются набрать как можно больше побед. А потом, когда они стареют, им предъявляют. Все их победы — это долги, которые придется платить… Не людям, так собственному здоровью, или кому-то еще…

Оп-па! Вот тут я приплыл, как говорится…

Мысль, в каком-то смысле, бесспорная, но и в той же мере бессмысленная, потому что другого не дано.

— И что же делать? — спрашиваю я, внутренне ощущая, что победил его этим вопросом. — Жизнь так устроена.

— Это не жизнь, это ты так устроен. Ты говорил о самопознании? Вот, прими себя.

Всё еще не видя никакого просвета, просто ощущая, что меня обыграли на словах, я продолжаю барахтаться, чтобы добиться хоть какого-то смысла:

— А разве можно иначе?

И тут он мне отвечает будто из древней китайской книги:

— Старые люди учили, что в молодости надо драться так же, как ты будешь драться в самой глубокой старости. Если ты победишь так, то ты победишь навсегда, потому что противник не сможет дождаться, когда твое тело ослабнет…