Поль Виалар - Пять сетов

С приближением страшных дней ему все трудней становилось переносить эту неуверенность! Он решил поговорить с Женевьевой.

В это утро он играл не больше трех четвертей часа. Сначала немного с тренером, затем сыграл быстро сет с одним превосходным игроком второго плана, не творившим чудес, но игравшим очень уверенно. Он поработал над ударом слева с полулета у сетки, ударом, который с некоторых пор удавался ему значительно хуже, затем вернулся к Гийому и оказался наедине с самим собой (как обычно, друг его был в больнице). Все так же в одиночестве и без всякого аппетита он перекусил.

И вот перед ним нескончаемый день. Разумнее всего растянуться и, отлеживаясь, ждать Лонласа, который в семь часов придет сделать ему массаж.

Но что делает Женевьева? Он пытается представить себе, чем она занята. Нужно, он убеждается в этом, сегодня же поговорить с ней. О, да! Откладывать больше нельзя. Завтра он проводит свою первую одиночную. На ковре возле дивана, на котором он лежит,— оброненная газета, и в ней большим шрифтом красуется сообщение о завтрашних играх. В восторженном тоне журналисты предсказывают победу Франкони и Гренье. Но Жан не обманывает себя относительно предстоящих трудностей. Надо поговорить с ней! Поговорить, пока жребий еще не брошен. Потом он уже не сможет. Потом все решит орел или решка, судьба вынесет свой приговор: поедет ли он с Женевьевой (а ее так или иначе будет сопровождать Рафаэль) или... или он будет обречен остаться во Франции.

Скоро пять. Столько времени уже прошло! Как долго Женевьева будет расправляться с мадам Ларсен? Нет смысла выходить из дому до шести, иначе придется ждать такси. Он не богат. Жан продолжает лежать еще некоторое время. Лучше повременить, чтобы старинные

Басы с колонками в стиле Людовика XV пробили шесть. Тогда он вскакивает и, тщательно захлопнув дверь, как его приучили к этому еще старики Латуры, выходит на улицу. Он идет пешком до площади, садится в красное такси и велит:

— На стадион «Ролан Гаррос»! К главному входу. Вы сможете подождать?

— Конечно! Сегодня не такой наплыв.

Как обычно, Отей безлюден. Вот и деревня Булонского леса, широкая подъезная дорога проходит мимо городских оранжерей. Он хорошо знает эту дорогу. Она была в некотором роде дорогой, приведшей его к триумфу. А сегодня? А завтра?

Сторож стадиона здоровается с ним. Жана Гренье знают здесь. Зрителей немного. Это не день большого наплыва публики: игроки, завсегдатаи, редкие журналисты — всегда одни и те же — фанатики тенниса. Морис Годде беседует с Мишелем Дюраном. Он кивает Жану. Последний уже заметил на доске, где вывешиваются результаты, что Женевьева выиграла у мадам Фране. Когда он приближается к площадке, где играет Женевьева, на лице его все же можно заметить некоторое беспокойство. Годде кричит ему:

— Она взяла уже первый сет!

Снаружи шофер такси разложил на коленях свой потертый бумажник. Он пересчитывает и укладывает в него засаленные бумажки.

Женевьева играет. Но как только он появился, она бросает взгляд в его сторону. Он не слышит, как возле него кто-то произносит: «Это Гренье!.. Ты видишь — это Жан Гренье!» Он восхищается Женевьевой. Радостное чувство охватывает его от сознания, что она заметила его, и это кажется ему хорошим предзнаменованием.

Теннисистка, с которой она встречается, делает все, что может. Она неплохо играет, но ничего не может поделать против столь уверенного противника. Удар справа Женевьевы точен, она сильно бьет сейчас по линии. Ее игра превосходит обычную женскую игру и напоминает классическую игру преждевременно умершей Сюзанны, Сюзанны Лэнглен — великой, единственной, известной всему миру как Сюзанна.

Женевьева хочет покончить с противником. Она нажимает и ускоряет темп. Жан думает, быть может, чтобы поскорей встретиться с ним. Он уже не сожалеет, что пренебрег указаниями Рафаэля. Он сам хорошо знает свои силы и что должен или не должен делать. Да и не для того ли, чтобы удалить его от Женевьевы, велел ему Рафаэль не появляться после обеда на стадионе? Где он сам, Рафаэль? Если он заметит Жана, не избежать драмы! Ну что ж! Жан скажет ему, что приехал на такси и что такси ждет его.

«Пять— два»,— объявляет судья, и, конечно, пять в пользу Женевьевы. Жан радуется, что не задержался дома дольше,— встреча проходит так быстро. Скоро, в шесть тридцать, все будет кончено. Теперь, он знает, Женевьева играет для него. Это блестящая демонстрация тенниса. Удалось бы "завтра навязать так свою игру американцу!

Женевьева выигрывает последнюю игру. Рукопожатия. Теперь она направляется к Жану. На лбу ее не выступило даже и капли пота. Она выглядит такой радостной, и ему хочется верить, что это вызвано его приходом.

— Жду вас у выхода из раздевалки,— говорит он,— я задержал такси.

Женевьева и не вспоминает о Рафаэле, не говорит, что условилась встретиться с ним. Она исчезает и скоро возвращается одетая в серый костюм, который так идет ей.

— Поехали!

И сразу же он оправдывается:

— Не мог больше выдержать у себя взаперти! Захотел немного подышать воздухом... побыть с вами... Я вас не видел все эти дни!..

Они выходят из ворот. Шофер закрывает свой старый бумажник. Он озабочен: не сошелся счет. В этом неприятная сторона его ремесла.

Женевьева садится первой в такси. Она спрашивает:

— Куда вы хотите меня повезти?

Он опускает голову:

— Куда-нибудь, где я мог бы побыть с вами наедине.

Он затрудняется в выборе места и ждет, чтобы за него решила она. Непроизвольно она думает о барах, где иногда бывает с Рафаэлем. По правде говоря, она никогда не выходит с кем-нибудь другим и не знает других мест.

— В «Шеверни»! Проспект Раймонда Пуанкаре.

Произнося это, она наклонилась к открытому стеклу. Шофер услышал.

— Хорошо, мадам! — отвечает он.

В машине Жан сидит молча. Чего он ждет? Путь до бара недолог — он не хочет, чтобы остановка машины и расплата с шофером прервала начатый разговор.

Народу в «Шеверни» немного. Час аперитива еще не наступил. Они располагаются в глубине зала, отделанном в стиле Ренессанс, возле высокого камина, которым уже давно не пользуются. Хотя в зале лишь они одни, зажигают свет. Он хотел бы заказать какой-нибудь крепкий напиток, но вынужден думать о своей форме, о своей завтрашней ответственности. Все же он берет немного джина с сельтерской и лимонной корочкой. Он не знает, как подойти к тому, что больше всего заботит его. Он хотел бы поговорить с ней о ней... и говорит о себе:

— Я волнуюсь за завтрашний день.

Конечно, он этим озабочен, но он сердит на себя за свои слова — она может подумать, что это главное. Впрочем, это область, знакомая им обоим,— такое предисловие сближает. Она отвечает обычными в таких случаях словами ободрения: