Виктор Васильев - Актеры шахматной сцены

«Зал был разочарован. Я тоже, конечно. А сами участники? На этот вопрос я получил ответ с помощью незабвенного Н. Григорьева (главного судьи. – В. В. ), при содействии которого мне удалось стать вторым свидетелем поистине незабываемого зрелища – увидеть тех же Капабланку и Ласкера… за анализом только что сыгранной партии. Незабываемость этой сцены помимо всего прочего в ее своеобразном комизме: ведь даже при совместном анализе оба великих соперника, которые в эту пору друг с другом не разговаривали, продолжали… молчать! А объяснялись исключительно на языке вариантов.

И до чего же разительно противоположным был этот язык! «Разговаривал» в основном Капабланка. Причем сыпал вариантами в таком изобилии и сверхстремительном темпе, что его едва уловимые моим неопытным глазом мозаичные манипуляции с фигурами были похожи на неразборчивую сердитую скороговорку! Ласкер же, сохраняя олимпийское спокойствие, показавшееся, впрочем, мне ироничным, ограничивался двумя-тремя ходами-возражениями, похожими на насмешливые «реплики с места». После каждой такой реплики Капабланка нахмуривался и на несколько мгновений (всего лишь мгновений!) задумывался, вслед за чем его гневная «скороговорка» возобновлялась опять и опять… Н. Григорьев, улыбаясь, сказал мне на другой день, что раздосадованный Капабланка все пытался доказать, что он мог и обязан был выиграть во всех вариантах, а Ласкер так же молча и упорно не соглашался. И остался при своем убеждении…»

Итак, как видите, истинный шахматный болельщик хочет ощутить столкновение интеллектов, характеров, страстей не опосредствованно, не только в сражении деревянных фигурок, ведущих бои на столиках, и их дублеров – на огромных демонстрационных досках, но и – в самом прямом, в самом наглядном противостоянии или, если хотите, «противосидении» двух человеческих личностей. И это роднит его со зрителем театра.

Можно утверждать, что в природе шахматной борьбы, понимаемой в широком, в том числе и психологическом аспекте, заложено некое двуединство – человек и шахматные фигуры, фигуры и человек. Как не может быть играющего шахматиста без шахмат (при игре «вслепую» фигуры мысленно все равно присутствуют на воображаемой доске), так и не может быть фигурок, которые бы двигались без участия человека (в игре в шахматы компьютеров действует разум запрограммировавших их людей).

Это двуединство или, можно сказать и так, раздвоение нагляднее всего ощущается в зрительном зале, где болельщик, глядя на демонстрационную доску, все время держит шахматистов под надзором периферийного зрения. Иногда, в периоды осуществления стратегических замыслов либо в предвкушении готовящейся комбинационной вспышки, внимание зала целиком поглощено демонстрационной доской. В моменты же самих взрывов либо после них, когда драма уже свершилась и ничего исправить нельзя, словом, когда шахматные фигуры уже отыграли свою роковую роль, на авансцену выходят личности шахматистов.

Всякая попытка вольно или невольно нарушить это двуединство, провести между шахматистом и шахматами разграничительную межу, заставить их жить раздельной жизнью неминуемо приводит к неудаче.

Помню, участникам одного из чемпионатов СССР показали на закрытии турнира научно-популярный фильм о шахматах. Фильм был сделан опытными, умелыми кинематографистами, сделан был интересно. Но вот на экране документальные кадры: встреча двух гроссмейстеров. Камера в полной тишине, без дикторского текста, показывает крупным планом шахматиста, обдумывающего ход. Мы не видим партии, не знаем, какова в этот момент ситуация в матче. Но так ли это уж важно именно для этой аудитории – ведь она «своя», она-то поймет, должна понять? И вдруг в зале смех, который переходит в откровенный хохот. Хохочут гроссмейстеры, которым так легко представить, что испытывает сейчас их коллега. Потому что, вопреки желанию создателей фильма, позы, которые принимает один из партнеров, для нас, оторванных от контекста ведущейся им гигантской борьбы, ненатуральны, смешны, мимика его воспринимается как гримасы. Представьте себе, что в вашем телевизоре пропал звук, а на экране – трагик, темпераментно читающий неведомый вам монолог…

Авторы художественного фильма «Гроссмейстер» поступили иначе. В кульминационной сцене, где герой фильма одерживает решающую победу, мы видим не только его самого как гроссмейстера и одновременно актера шахматного театра; мы видим еще и демонстрационную доску с живущими на ней своей жизнью фигурами, видим часы, слышим их тревожное пульсирование, видим, наконец, взволнованные лица зрителей. Словом, атмосфера шахматной битвы захватывает нас в полон, мы сопереживаем вместе с героем, сочувствуем каждому его жесту. И тут уже никому не смешно.

Именно в слитности шахматных фигур и повелевающего ими человека, его судьбы и кроется секрет жгучего драматизма, который присущ шахматной борьбе. Именно она, эта слитность, придает шахматам черты искусства, заставляя нас не только испытывать от тех или иных замыслов чисто эстетическое наслаждение, что само по себе уже немало, но и страдать (вместе с фигурами или вместе с шахматистом?) или, напротив, торжествовать.

Хотят этого шахматисты или не хотят, осознают или нет, но, освещаемые огнями рампы, находясь на сценических подмостках, они, поглощенные своим искусством, в то же время лицедействуют, иногда умышленно «играют» на партнера, а то и на публику, и все это неизбежно роднит их с актерами.

«Много есть схожих черт в игре актера и шахматиста, – пишет Таль в книжке «Когда оживают фигуры» (литературная запись Олега Скуратова). – Сцена, зрительный зал… И хотя на сцене царит тишина, разговор с залом полон выразительности и эмоций. Шахматы дали мне многое: друзей, радость творчества, возможность побывать чуть не во всех уголках земли. Но главное, они подарили мне радость общения с огромной аудиторией любителей этой игры. Ведь шахматист, даже находясь на сцене зрительного зала, остро ощущает все, что происходит в партере и даже на галерке. Чувствует симпатии или неодобрение и, чего греха таить, иной раз делает ход не по «науке», а на зрителя…

Желание вызвать одобрение зала остроумным ходом (пусть спорным!) несет в себе заряд доброжелательности, свидетельствует о живом двустороннем контакте мастеров и болельщиков. А такой контакт просто необходим…

Я, например, в корне не согласен с теми, кто хочет поместить Шахматистов в некую оранжерейную обстановку, изолировав их от зрителей. Так, на международном турнире в Тилбурге (Голландия) организаторы создали как будто идеальные условия. Даже придирчивый Роберт Фишер, наверно, не усмотрел бы недостатков. Но одно мне было не по душе – болельщики находились в отдельном зале. И следили за игрой гроссмейстеров, глядя на голубой экран.