Роберт Твиггер - Злые белые пижамы

Я описал симптомы Даррену.

«Мне кажется, у тебя сердечный приступ», — сказал он.

Сато, лысый массажист, пришел по просьбе Мастарда. Сато проверил меня полностью и покачал головой. «Может ребро сломано», — сказал он. Но он был тверд в своем мнении, что я должен провериться у доктора. Мастард отнесся к этому настолько серьезно, что я почувствовал вину, что преувеличил боль. Затем я поправил себя: мне плохо и действительно больно. Но где-то в подсознании, я думал: «Эта травма не хуже армянина Ника. Когда уходит он, исчезает и она; в этом я могу быть уверен.» Мастард в шутку стукнул меня в живот. Он указал на нескольких университетских студентов.

— Хочешь тренироваться с девочками?

— Нет, — сказал я с чувством.

— Ёш! — он стукнул меня снова. Вот и умница, как бы говорил он. Из него получился бы отличный отец.

Немного позже мы снова разговаривали. Он сказал: «Иногда я чищу утром зубы и чувствую в груди какую-то жуткую боль и я думаю, наверное, у меня удар, но потом я думаю — это невозможно, ведь я все еще чищу зубы.» Возможно, он интуитивно заметил во мне ипохондрию. Мастард весь в этом — сочетание того, что кажется полной тупостью, с невероятной интуицией.

Ему нечего было скрывать и он даже не собирался скрываться.

Чтобы растянуть разъяснение обстоятельств, я должен был посетить больницу и получить медицинское подтверждение моей травмы: рентгеновский снимок, чтобы похвастать перед недоверчивыми глазами сенсеев, или справку, подписанную костоправом. Проблема заключалась в том, что у меня не было медицинской страховки из-за моего полулегального статуса проживания в Японии. У Бэна же страховая карточка имелась, и он мне ее одолжил. Только когда я вошел в католическую больницу в Очиаи, заполненную приятными японскими монашками, я понял, что должен пройти за девятнадцатилетнего. Мне было тридцать. На моей бритой голове проглядывала седина. Я заполнил регистрационную форму, ловко копируя дату рождения Бэна, которую я не знал — еще одна брешь в плане. Монашка с испугом взглянула на мою карточку и снова посмотрела на меня. «Вам девятнадцать?» — спросила она. «Да», — с легкостью ответил я. Она приняла мою ложь, выражая сомнение только еще одним взглядом в медицинскую карту в поисках опечатки. У меня уже было готово шустрое объяснение, что я происхожу из семьи с историей жуткой болезни, из-за которой стареют раньше времени; она была лишь недавно открыта и диагностирована. Монашка меня просто пропустила. В Японии откровенная ложь редко подвергается сомнению — это было бы слишком враждебно, но люди могут выражать иное мнение за спиной. На поверхности они притворятся, что согласны. Кроме того я был иностранцем, что считалось низшей формой человека большинством японцев. Если я выглядел немного странно, то это было лишь составной частью необъяснимой странности гайдзин.

Но я сидел в ожидании на виду у медсестры за приемным столом, я пытался вести себя так, как на моей памяти вел себя Бэн. Он обычно неожиданно засыпал. Но в моем случае это бы лишь прибавило несколько лет, а не уменьшило мой возраст. Благодаря моим седеющим волосам меня уже однажды со спины приняли за сорокасемилетнего японского сенсея — меня на улице окликнул студент и почувствовал себя весьма неловко, когда я обернулся. Нет, заснуть было неверной стратегией. Вместо этого я стал раскачивать головой вперед-назад, изображая вертлявого пацана, слушающего рэп на плейере. Я также все время касался своих волос — так, я заметил, вели себя многие подростки, возможно, и я тоже, когда был в соответствующем возрасте.

Доктор согласился принять меня. Я очень надеялся, что он будет говорить только по-японски. Тогда я смог бы ограничить наше общение, сообщив минимум о своем возрасте.

Все было хорошо. Он обратился ко мне на японском. Я, спотыкаясь, дал нужный ответ. Он отправил меня на рентген после беглого осмотра.

В коридоре рентгеновского отделения смешливый японец затушил сигарету и сделал мне знак в сторону аппарата. Он совершенно небрежно прикрыл мое тело свинцовыми щитками. Тогда я решил, что стану импотентом уже в девятнадцать лет, как раз на пике своей сексуальной активности.

Доктор позвал меня для обсуждения снимка. Легкие выглядели абсолютно черными. «Не волнуйтесь, — сказал он, — ничего страшного.»

Ребро не было сломано, это был ушиб. Доктор посоветовал отдохнуть месяц. Месяц! Мне повезет, если дадут три дня за эту царапину, может, неделю, если я смогу описать травму как-нибудь покрасочнее. Именно тогда я изобрел термины «реберное смещение» и «отслоение межреберных мышц». У людей бывают плечевые смещения *, так почему же не быть реберных? Звучало это жутко – ребра, разведенные в стороны в мучительной… гм, муке.

Доктор выдал мне эффектный эластичный корсет, для ношения на груди — отлично, теперь у меня было наглядное доказательство моего ранения. Я с энтузиазмом оплатил пятидесятидолларовый счет.

Затем доктор снял свои полукруглые очки и начал говорить на почти забытом, но великолепном английском. Страх захлестнул мое тело — для практики некогда выученного в колледже английского языка, он решил поступиться правилами социального поведения.

— Откуда? — спросил он.

— Австралия, Мельбурн.

Он просиял:

— Я ездил в Мельбурн в прошлом году, на отдых!

— Наверное, было хорошо, — я старался хорошо передать отсутствие интереса своим очень неубедительным австралийским акцентом, гнусавым выговором Крокодила Дэнди, который в любой момент мог трансформироваться в пакистанский.

— Мне Австралия очень понравилась, и Мельбурн тоже.

— А Вы сходили в музей Неда Келли? — это было единственным, что я знал про Мельбурн.

— Нет, он был закрыт, — ответил доктор.

— Правда? — сказал я. — Ну, я здесь был несколько лет и совсем оторвался от жизни. Вернее, не лет, а месяцев — иногда просто кажется, словно прошли годы, — Боже, я сам рыл себе могилу. — А Вы были в Оперном Театре?

Он выглядел озадаченным:

— В Сиднее?

— Нет, в Мельбурне. Мельбурнский Оперный Театр. Он очень старый и большой. Гораздо интереснее чем… сиднейский. Вам обязательно надо его посетить в следующий раз.

— Обязательно, — сказал он, бросая взгляд на мои бумаги.

Мне надо было отвлечь его:

— А много австралийцев к Вам приходит?

— Нет, не много, — сказал он. — Вы первый, кого я лечу.

— Как интересно, — сказал я. Затем я решил взглянуть на часы. Будучи японцем, он должен был понять этот намек.

— Мне нужно идти, — сказал я и направился к двери.

— И еще одно, — сказал он.

Ну все, решил я.

— Не забудьте вот это, — он передал мне преступную медицинскую карту. — Это очень важно, — сказал он с насмешливым упреком.