Уильям Ирвин - Матрица и философия. Добро пожаловать в пустыню реальности

«Нео, тебе когда-нибудь снились сны, в реальности которых ты был уверен на 100 %? Что, если бы ты никогда не смог проснуться от такого сна? Как бы отличил сон от реальности?»

Убеждения, основанные на информации от органов чувств, не соответствуют высочайшим требованиям Декарта, поэтому он вычеркивает их из списка. Далее философ переходит к знаниям алгебры и геометрии: их нельзя опровергнуть с помощью «сонного» аргумента. Как пишет сам Декарт: «Независимо от того, сплю я или бодрствую, два плюс три всегда будет равно пяти, а у квадрата не может быть больше четырех сторон». Однако в конце первой главы ученый предлагает еще более радикальный эксперимент. «Давайте предположим, – пишет он, – что злой демон невероятной силы и хитрости употребил всю свою энергию, чтобы ввести меня в заблуждение». Подобное существо, утверждает Декарт, вполне могло обманом привести нас к привычным выводам, что у квадрата четыре стороны, а два плюс три равняется пяти. Причем математикой злой демон наверняка бы не ограничился. Почему бы ему не заставить нас верить в само существование внешнего мира? А «земля, небо, воздух, цвета, звуки и другие вещи, которые мы ощущаем, на самом деле оказались бы иллюзиями, с помощью которых он заманил наш разум в ловушку». Выводы Декарта неутешительны: «Я вынужден заключить, что у меня нет ни рук, ни ног, ни глаз, ни плоти, ни крови, ни органов чувств – я лишь ошибочно убежден в том, что обладаю этими вещами».

Смотревшие «Матрицу» наверняка задавались вопросом: можем ли мы исключить вероятность того, что весь мир – на самом деле обман, поддерживаемый суперкомпьютером, который использует нас в качестве человеческих батареек? Как нам опровергнуть гипотезу Рене Декарта о том, что наша жизнь – одна огромная иллюзия, созданная злым демоном? Возможно ли это?

Более современная теория скептика Питера Ангера предполагает, что наше сознание захвачено не злым демоном, но безумным ученым [2]. В своей книге «Неведение», вышедшей в 1975 году, философ предполагает, что кресла и книги – иллюзия, тщательно продуманная гениальным нейробиологом. Этот злодей с помощью суперкомпьютера генерирует электрические импульсы, которые через провода подаются в нужные отделы нашей нервной системы. Из этого сценария, по мнению Ангера, следует, что «никто не может знать наверняка, что в существование камней нас не заставляют верить манипуляции злобного ученого», а соответственно, никто не может знать наверняка, что камни действительно существуют. Следовательно, вы не можете знать наверняка, существуют ли кресло, в котором вы сидите, и книга, которую вы читаете.

Скептик Хилари Патнэм в своих научно-фантастических размышлениях заходит еще дальше. В книге «Разум, истина и история» (1981) он утверждает, что злобный ученый заставляет нас верить не только в камни, книги и кресла, но и вообще во всё , что мы видим, слышим и чувствуем [3] Hilary Putnam, Reason, Truth, and History (New York: Cambridge University Press, 1981), pp. 5–8. . Уже в самом начале Патнэм просит нас вообразить, что наш мозг извлекли из тела и поместили в специальную колбу, наполненную питательными веществами. Мощный компьютер при этом посылает в мозг импульсы, заставляющие нас верить, что мы играем в теннис, смотрим любимый сериал, разговариваем по телефону с родителями и т. д. Патнэм предполагает, что программа достаточно умна, чтобы отвечать на все «позывы», которые пытается инициировать наш мозг. Например, если вы вдруг поняли, что вы хотите чипсов, компьютер заставит вас поверить в то, что вы действительно встали с дивана и сходили на кухню. В реальности же ваш мозг по-прежнему принимает водные процедуры в лаборатории безумного ученого.

Красочно расписав этот незавидный сценарий, Патнэм задает тот же вопрос: «Как вы можете быть уверены, что это не происходит с вами прямо сейчас?» И в самом деле, в отсутствие ответа на этот вопрос аргументы скептицизма, предложенные еще Декартом, занесены над головой всего человечества, как Дамоклов меч.

К счастью, философам, не поддерживающим скептицизм, удалось ответить на вопросы, поставленные Декартом, Ангером, Патнэмом и «Матрицей». Во-первых, важно помнить, что сценарий, предложенный скептиками, – всего лишь один из возможных вариантов, и к тому же крайне маловероятный. По Декарту, знание чего-либо требует непоколебимой уверенности , и мы не можем быть на 100 % уверены, что человечеством не управляют злой демон или безумный ученый. Если ваш сосед спросит, какая завтра будет погода, а вы ему в ответ выпалите: «Существует ли вообще погода?», «Существует ли время?», «Что такое „завтра“?», то он, скорее всего, решит, что вы сошли с ума, и будет прав. Для разных контекстов существуют разные стандарты того, что можно назвать знанием [4] David Lewis, “Elusive Knowledge,” Australasian Journal of Philosophy 74 (1996), pp. 549–567. . Максимально строгий метод Декарта идеально подходит для глубоких рассуждений о скептицизме, но в повседневной жизни мы абсолютно оправданно используем общепринятые и общеизвестные знания, не углубляясь в философию. В контексте повседневной жизни мы принимаем как данность то, что сидим в кресле, и просто знаем, кто выиграл последний чемпионат Европы по футболу и что на завтра передавали дождь.

В итоге получается, что вы действительно знаете – в полном смысле этого слова – многое о себе и окружающем мире. Ваши убеждения верны и подтверждены опытом. Вы знаете, что в данный момент бодрствуете, что Декарт давно умер, а «Матрица» – всего лишь фильм. Благодаря современной науке нам доступна и другая, не менее ценная и истинная информация: электроны меньше астероидов, рыбы не принадлежат к классу млекопитающих, Луна не состоит из сыра с плесенью и вообще из сыра. Но если мы в самом деле обладаем всеми этими знаниями, которые не раз были подтверждены наукой и здравым смыслом, мы вынуждены опровергнуть тезис Декарта, что знание всегда должно обладать совершенно особой (философской) определенностью, которой он требовал от утверждений в ходе исследования предположений скептицизма.

У эпистемологического подхода Декарта есть и свои, независимые от контекста проблемы. По сути, такой подход превращается в неразрешимую загадку, опровергающую саму себя. Как отмечали Теодор Шик – мл. и Льюис Вон, «пока [скептики] не уверены, что для знания необходима уверенность, они не могут этого и знать». В свете наших предыдущих сомнений насчет принципа Декарта сам по себе этот принцип перестает выглядеть корректным. В конце концов, наши повседневные и научные знания так же или даже более надежны, чем принцип Декарта. Именно признание истинности этих знаний дало нам возможность доверять своим наблюдениями при чтении работ самого Декарта. Итак, у нас есть серьезное основание сомневаться в утверждении, что знание требует уверенности.