Олег Давтян - Подарочный этикет

Хозяева не остались в долгу – аудиенция переросла в демонстрацию мощи и богатства «самодержца Всея Руси», который принял послов вместе со своим сыном Федором. После торжественного приветствия, вручения верительных грамот и оглашения цели посольства – объявлении готовности Сигизмунда III заключить вечный мир, пришел черед и на целование царской руки и вручение даров.

Согласно стихотворному описанию Пельгржимовского, церемония выглядела следующим образом: «Допущенные к руке князя Московского, / Приветствовали мы самого и сына его, / Пред собою на лавке приказал нам сесть, / Опосля разговору по делу таковому/ Придворных объявили и к царской руце приложится повелели, / Солтыков меж тем дары оглашал, / Все согласно реестру, которым обладал». Правда, королевских даров не хватило, но тут же дополнительно были отысканы богатые дары самих послов для московского престолонаследника.

Лев Сапега преподнес в дар царю, среди прочих предметов, массивную златую цепь, украшенную жемчугами и драгоценными каменьями, четыре больших серебряных (позолоченных) кубка, а также коня с гусарской сбруей. Царевичу он вручил сделанную из золота модель корабля, два позолоченных кубка, а также ценного жеребца.

С более роскошными дарами выступил представитель Короны Варшицкий: среди его даров, поднесенных царю (золотой цепи, огромного серебряного кубка крышкою, двух штук такой же посуды поменьше, испанского верхового коня) был также и обитый красным бархатом паланкин с запряжкою из шести лошадей; царевич же получил большой кубок из серебра, наполненный 500 червонцами, осыпанный брильянтами кубок-наутилус и двух ценных коней – италийского джанета и турецкого верхового. Пельгржимовский «челом бил» вручая царю несколько ценных предметов утвари из серебра, а Федору серебряный рукомойник. Среди даров других участников посольства превалировала посуда из серебра, кони, ценное оружие (сабли, пистолеты) а также украшения.

Однако дружественная атмосфера аудиенции не оказала влияния на ход самих переговоров, характеризующихся взаимным недоверием и претензиями. В конце концов проект польско-московского союза, на который окружение Сигизмунда III возлагало большие надежды, оказался обыкновенной пустышкой. Единственным ощутимым эффектом этого предприятия было двадцатилетнее перемирие, начавшееся 15 VIII 1602 года, которому тоже не суждено было просуществовать долго…

Очередной поворот в польско-московских отношениях, а именно выступление Дмитрия Самозванца и связанное с этим начало Великой Смуты, привел к тому, что акт, с таким трудом выторгованного перемирия, превратился в бесполезный клочок пергамента.

Предваряющие его подписание переговоры были наполнены острыми стычками, яростными спорами, взаимными бестактностями. Справедливости ради стоит добавить, что особо преуспел в этом сам Лев Сапега. В споре с Игнатием Татищевым, известным в Боярской Думе своей горячностью и спесью, Сапега позволил себе обозвать оппонента «глупцом» и «бесчестной собакой», требуя при этом – чего, кстати говоря, и добился – от хозяев извинений за все произошедшее и вывода московского сановника из состава российской делегации.

Однако самое худшее заключалось в том, что канцлер проявил бестактность по отношению к самому царю в вопросе, касающемся даров. Происходило это следующим образом: раздраженный все более длительными перерывами в переговорах он в начале января потребовал отправить послов домой. Во время обсуждений этой проблемы с посольским дьяком Афанасием Власьевым, литовский магнат позволил себе неуместное замечание по поводу того, что издержки на содержание посольства, которое завершилось провалом, царь может покрыть поднесенными ему дарами. В ответ на такое выступление, дьяк сказал, что дары будут возвращены. После скрепления мирного договора торжественной присягой и прощального пира, в резиденции послов появился один из московских подскарбиев, возвращая им их же собственные дары, и, одновременно, разделяя между дипломатами царское «жалование», львиную часть которого, составляли меха. Канцлер среди прочего получил 6 сороков соболей и 1000 горностаевых шкурок, Варшицкий – Зсороки соболей, королевские придворные – по 1 или 2 сороки соболей, не считая менее ценных шкурок (куньих, лисьих и т. д.). Не забыл о польских дипломатах также и царевич: Сапега получил от него в подарок шубу, подбитую соболями, еще одну сороку соболей, чашу из чистого золота; каштелян варшавский – штуку парчи, соболя и кубок; посольский секретарь – небольшой кубок, «позолоченный шкап» и сороку соболей. Принимая во внимания, что кроме возвращения даров, послы обогатились еще и другими весьма ценными предметами саркастическое замечание, адресованное Пельгржимовским цесаревичу, заставляет все же задуматься: «Однако ж Африкана иль Траяна, / Щедростью своей не превысил и Веспасиана, / Которые […] послов лучше умели чтить и уважать».

Посольству Сапеги не было дано, вопреки ожиданию многих современников, открыть новую страницу в русско-польских отношениях, чему причиной стала скоро вспыхнувшая Смута. Правда, посольство польского короля Сизигмунда III к очередному «русскому государю» – Лжедмитрию I (1606) имело особенно дружеский характер: ведь послы представляли своего монарха на свадьбе царя с подданой польской Короны – Мариной Мнишек. В связи с этим, впервые за всю историю русско-польских отношений в багаже дипломатов были также свадебные подарки для новоиспеченной «государыни». В целом посольские дары, среди которых особенно отличалась посуда, пришлись московскому двору по вкусу: весьма примечательно, что во время торжественого приема в честь послов, царь оказал им свое расположение, выпивая в их честь «здравицы» из хрустального бокала, только что присланного ему с послами маршалом королевского двора Миколаем Вольским.

Падение и смерть Лжедмитрия, разгром свадебного кортежа и грубое нарушение неприкосновенности посольства, положили конец мечтам о российско-польском сотрудничестве, и привели к многолетнему противостоянию, в котором очередные попытки примирения (Деулинское перемирие 1619 года и Поляновское 1634 года) были лишь эпизодами, хотя и весьма важными с точки зрения дипломатического протокола.

Именно переговоры 1634–1635 года привели к утверждению новой традиции – обязательных королевских подарков для «царя его Милости», хотя в силу стечения обстоятельств (бесконечные споры относительно церемониала) польско-литовские послы – Александр Пясочинский и Казимир Леон Сапега так и не вручили их Михаилу Федоровичу! Кажется, какой-то рок повис над королевскими подарками во время посольства Адама Киселя (1647), посредством которого король Владислав IV очередной раз пытался убедить российского монарха в необходимости совместных действий по отношению к Крыму.