Роберт МакКаммон - Песня Свон. Книга первая.

Кассовая будка кинотеатра “Эмпайр Стейт” все еще мигала огнями, рекламируя “Лики смерти, часть 4” и “Мондо Бизарро”.

По всем сторонам от кинотеатра здания превратились в выгоревшие каркасы, но сам кинотеатр нисколько не пострадал. Она вспомнила, как проходила мимо этого театра предыдущей ночью и как ее зверски столкнули на мостовую. Между ней и кинотеатром плавала дымка, и ей показалось, что через секунду кинотеатр исчезнет, как мираж, но когда дымку сдуло, кинотеатр остался стоять на месте, и на будке продолжала вспыхивать реклама.

Отвернись, сказала она себе. Убирайся отсюда к чертям!

Но все же сделала шаг по направлению к нему, а затем еще шаг, и пришла потом туда, куда вовсе не хотела. Она стояла перед дверями кинотеатра и чуяла запах попкорна с маслом, тянувшийся из него.

Нет! – подумала она. Это невозможно.

Но это оказалось так же возможно, как в считанные часы превратить Нью–Йорк в сметенную смерчем свалку на пустыре. Глядя на двери кинотеатра, Сестра Ужас осознала, что правила в этом мире неожиданно и круто изменились под действием силы, которую она была еще не в состоянии понимать.

Я схожу с ума, сказала она себе.

Но кинотеатр был реальностью, так же как и запах попкорна с маслом. Она сунулась в билетную кассу, но там было пусто; тогда она собралась с силами, подержалась за распятие, висевшими на цепочке у нее на шее, и вошла в двери.

За стойкой контролера никого не было, но Сестра Ужас слышала, как шло кино в зале за выцветшим красным занавесом: раздался скрипучий грохот автомобильной катастрофы, и затем выразительный голос диктора:

– А вот перед вашими глазами результат столкновения на скорости шестьдесят миль в час.

Сестра Ужас прошла за стойку, стащила пару плиток шоколада и уже было собралась съесть одну из них, как вдруг услышала звериное рычание.

Звук усиливался, переходя в человеческий хохот. Но в нем Сестре Ужас послышался визг тормозов на скользком от дождя шоссе и детский пронзительный, разрывающий сердце крик: “ Мамочка! ”

Она зажала ладонями уши, пока детский крик не исчез, и стояла до тех пор, пока не ушел из памяти его отзвук.

Смех пропал тоже, но тот, кто смеялся, кем бы он ни был, сидел там и смотрел кино посреди уничтоженного города.

Она откусила полплитки шоколада, прожевала и проглотила ее. За занавесом диктор рассказывал об изнасилованиях и убийствах с холодной медицинской дотошностью. Экран был ей не виден. Она съела вторую половину плитки шоколада и облизала пальцы.

Если этот ужасный смех раздастся опять,– подумала она,– она сойдет с ума, но ей нужно видеть того, кто так смеется.

Она подошла к занавесу и медленно, очень медленно отодвинула его.

На экране было окровавленное мертвое лицо молодой женщины, но это зрелище больше не в силах было испугать Сестру Ужас. Она видела профиль головы, кто–то сидел в переднем ряду, лицо его было повернуто вверх к экрану.

Все остальные места пустовали. Сестра Ужас вперилась взглядом в эту голову, лица она не видела и не хотела видеть, потому что кто бы или что бы это ни было, оно не могло быть человеческим.

Голова неожиданно повернулась к ней.

Сестра Ужас отпрянула. Ноги ее были готовы бежать, но она не дала им сделать это. Фигура на переднем ряду рассматривала ее, а фильм продолжал показывать крупным планом лежащие на столе вскрытые трупы погибших людей. И тут фигура встала со своего места, и Сестра Ужас услышала, как под его подошвами хрустнул попкорн.

Бежать! – мысленно закричала она. Сматываться отсюда!

Но она осталась на месте, и фигура остановилась, не доходя до того места, где свет из–за стойки контролера мог бы осветить лицо.

– Вы вся обгорели. – Голос был мягким и приятным, и принадлежал молодому человеку.

Он был худ и высок, около шести футов и четырех или пяти дюймов, одет в пару темно–зеленых брюк цвета хаки и желтую рубашку с короткими рукавами. На ногах начищенные военные ботинки.

– Я полагаю, там, снаружи, уже все закончилось, не так ли?

– Все пропало,– пробормотала она. – Все уничтожено.

Она ощутила сырой холодок, тот же самый, как тогда, прошлой ночью перед кинотеатром, а потом он исчез. Она не смогла уловить ни малейшей тени выражения на лице человека, а затем ей показалось, что он улыбнулся, но это была страшная улыбка: его рот был не на том месте, где должен был быть.

– Я думаю, что все… мертвы,– сказала она ему.

– Не все,– поправил он. – Вы же не мертвы, не правда ли? И думаю, что там, снаружи, есть еще и другие, еще живые. Вероятно, прячутся где–нибудь. В ожидании смерти. Хотя долго им ждать не придется. Вам тоже.

– Я еще не мертвая,– сказала она.

– Вы еще успеете стать ей. – Грудь его поднялась, когда он делал глубокий вдох. – Понюхайте воздух. Он ведь сладковат?

Сестра Ужас начала делать шаг назад. Человек сказал почти приятно: Нет,– и она остановилась, как будто самым важным, единственной важной вещью в мире, было подчиниться.

– Сейчас будут мои самые любимые кадры. – Он кивком указал на экран, где из здания били языки пламени и на носилках лежали изувеченные тела.

– Вот я! Стою у автомобиля! Ну, я бы не сказал, что это был продолжительный кадр!

Его внимание вернулось к ней.

– О,– мягко сказал он. – Мне нравится ваше ожерелье,– бледная рука с длинными тонкими пальцами скользнула к ее шее.

Она хотела съежится, потому что не могла вынести, чтобы эта рука касалась ее, но этот голос загипнотизировал ее, он эхом звучал в ее сознании. Она содрогнулась, когда холодные пальцы коснулись распятия. Он потянул его, но и распятие и цепочка припечатались к ее коже.

– Оно приварилось,– сказал человек. – Мы это поправим. – Быстрым движением руки он сорвал распятие и цепочку, содрав при этом кожу Сестры. Ужасная боль пронзила ее, как электрический разряд, но одновременно и освободила ее сознание от послушности его командам, и мысли прояснились. Жгучие слезы прокатились по ее щекам.

Человек держал руку ладонью вверх, распятие и цепочка подрагивали перед лицом Сестры Ужас. Он стал напевать голосом маленького мальчика:

– Мы пляшем перед кактусом, кактусом, кактусом…

Его ладонь воспламенилась, языки огня поднялись от пальцев. Когда ладонь покрылась огнем как перчаткой, распятие и цепочка стали плавится, закапали на пол.

– Мы пляшем перед кактусом в пять часов утра!

Сестра Ужас глядела в его лицо. При свете от охваченной пламенем ладони она видела, как меняются его кости, оплывают щеки и губы, на поверхности без глазниц появляются глаза различных оттенков.

Последняя капля расплавленного металла упала на пол. Через подбородок человека прорезался рот, похожий на рану с кровоточащими краями. Рот ухмыльнулся. – Бежать домой,– шептал он.