Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.23. Из сборника «Новые сказки Нинон». Рассказы и очерки разных лет. Наследники Рабурдена

Некоторое время дядюшка молчал, затем обратился ко мне:

— Помнишь, Жан? Прошло уже более двадцати лет с тех пор, как ранним майским утром я привел тебя сюда. В тот день я показал тебе долину, поглощенную кипучей работой, она трудилась ради осеннего плодоношения. Взгляни: долина теперь завершает свой труд.

— Помню, дядюшка, — отвечал я. — Я очень вас боялся в тот день; но вы были добры ко мне, вы мне дали наглядный урок. Я вам обязан всем своим счастьем.

— Да, ты вступил в осеннюю пору своей жизни, ты трудился и теперь пожинаешь плоды. Человек сотворен по подобию земли. И, подобно ей, нашей общей матери, мы вечны: зеленая листва рождается каждый год вместо увядшей; я возрождаюсь в тебе, а ты возродишься в своих детях. Я говорю тебе это для того, чтобы старость тебя не пугала, чтобы ты мог спокойно умереть, как умирают эти листья, которые вновь распустятся из почек будущей весной.

Я слушал дядюшку и думал о Бабэ, которая спала в большой кровати на белоснежных полотняных простынях. Моя любимая жена должна была рожать, подобно этой могучей земле, которая принесла нам благополучие. Бабэ тоже вступила в осеннюю пору своей жизни: у нее была ясная улыбка и цветущий вид — как у плодоносной долины. Я видел ее перед собой, освещенную солнцем, усталую и счастливую, познавшую высшую радость материнства. И я не мог разобрать, говорил ли дядюшка о дорогой мне долине или о дорогой мне Бабэ.

Мы медленно поднимались на холм. Внизу, в пойме реки, ярко-зеленым ковром раскинулись луга, чуть повыше простирались желто-бурые пашни, кое-где перерезанные рядами пепельно-серых олив и тощих миндальных деревьев. Еще выше раскинулся виноградник с мощными приземистыми лозами, клонившимися вниз.

На юге Франции с виноградником обращаются запросто, как с крепышом-приятелем, не холят, словно барчука, как на севере. Виноград здесь растет, так сказать, наудачу, и все зависит от милости солнца и дождя. Посаженные длинными рядами приземистые лозы одеваются темной зеленью. Междурядья засевают пшеницей и овсом. Такой виноградник походит на огромное полотнище полосатой материи: зеленые ряды лоз чередуются с желтыми полосками жнивья.

Мужчины и женщины, согнувшись, срезали спелые гроздья и складывали их в большие корзины. Мы медленно шли по длинной полосе сжатого поля. Когда мы проходили мимо сборщиков винограда, они оборачивались к нам и здоровались. Дядюшка иногда останавливался поболтать со старыми работниками.

— Скажи, папаша Андре, виноград-то совсем поспел? Хорошее будет вино в нынешнем году? — спрашивал он.

Работники, высоко подняв голые руки, показывали крупные гроздья черного, как чернила, винограда, где прижатые друг к другу ягоды чуть не лопались от сока.

— Посмотрите, господин кюре, — кричали они, — эти гроздья еще не из крупных, попадаются и такие, что тянут несколько фунтов. Уже добрых десять лет не видали мы этакого урожая.

И они снова принимались за работу. Темные куртки мужчин выделялись на зелени лоз. Женщины с непокрытой головой, накинув на плечи легкие синие косынки, согнувшись, собирали виноград и все время пели. Были тут и ребятишки, они резвились на солнце, катались по жнивью, звонко смеялись, оживляя своим гомоном виноградник, где трудились взрослые. На краю поля стояли большие повозки, ожидая снятый виноград, их силуэты вырисовывались на ясном небе; мужчины сновали взад и вперед, поднося к повозкам корзины, полные винограда, и унося обратно пустые.

Признаюсь, стоя среди виноградника, я испытывал горделивое чувство. Я ощущал под ногами чреватую плодами землю; зрелая, всемогущая жизнь разливалась по артериям виноградника и наполняла воздух своим могучим дыханием. Горячая кровь бурлила в моих жилах, я был как бы подхвачен этим плодородием, которое струилось из недр земли и входило в меня. Тяжелая работа виноградарей — это мой собственный труд, эти лозы — мои дети, эти поля стали моей семьей, богатой и послушной. И мне было приятно, что ноги мои ступают по тучной земле.

Я окинул взглядом земли, спускавшиеся к Дюрансе, и словно вобрал в себя эти виноградники, поля, луга, плантации олив. Мой дом белел невдалеке от дубовой аллеи; река походила на серебряную оторочку, окаймляющую зеленую мантию моих пастбищ. В какой-то миг мне показалось, что я расту все выше и выше и стоит мне раскинуть руки, смогу обнять все свои владения, деревья, луга, дом и возделанные земли.

Продолжая смотреть вдаль, я внезапно увидел, что по узкой тропинке, поднимавшейся к холму, сломя голову бежит наша служанка. Она натыкалась на камни и на бегу отчаянно размахивала руками, подавая нам знаки. Невыразимый страх перехватил мне дыхание.

— Дядюшка, дядюшка, — закричал я, — смотрите, вот бежит Маргарита!.. Наверно, началось…

Дядюшка сразу побледнел. Служанка наконец поднялась на холм, подбежала к нам, перепрыгивая через лозы. Она задыхалась и стояла, прижав руки к груди, не в силах выговорить ни слова.

— Говори! Что случилось? — вскричал я.

Она тяжело вздохнула, опустила руки и наконец выдавила из себя:

— Хозяйка…

Но я уже не слушал ее.

— Скорей, скорей, дядюшка!.. Ах! Моя Бабэ…

И я помчался по тропинке, рискуя свернуть себе шею. Сборщики винограда, выпрямившись, смотрели, как я бегу, и улыбались. Дядюшка Лазар, который не мог поспеть за мною, растерянно размахивал тростью.

— Стой, Жан! Черт возьми, я не хочу прибежать последним.

Но я не слушал дядюшку, я мчался все быстрей.

Я подбежал к ферме, запыхавшись, полный страха и надежды. Мигом поднявшись по лестнице, я очутился у комнаты Бабэ и стал стучать кулаком в дверь; потеряв голову, я плакал и смеялся. Акушерка, приоткрыв дверь, сердито сказала мне, чтобы я не шумел. Я был подавлен и пристыжен.

— Я не пущу вас, — продолжала она. — Подождите во дворе.

И, видя, что я не двинулся с места, она добавила:

— Все идет хорошо. Я вас позову.

Дверь захлопнулась. Я остался стоять перед ней, не решаясь спуститься вниз. Я слышал, как слабо стонала Бабэ. Но вдруг она так отчаянно закричала, что мне показалось, будто меня пуля ударила в грудь. Мне безумно захотелось высадить дверь плечом. Чтобы не поддаться искушению, я заткнул уши и опрометью бросился вниз по лестнице.

Во дворе я увидел дядюшку Лазара, он только что подошел и совсем запыхался. Бедняге пришлось присесть на закраину колодца.

— Ну как, — спросил он, — где ребенок?

— Я ничего не знаю, меня выставили за дверь. Бабэ мучается и плачет.

Мы посмотрели друг на друга, не смея выговорить ни слова. Мы взволнованно вслушивались в тишину, не спускали глаз с окошка Бабэ, стараясь что-то разглядеть сквозь белую занавеску. Дядюшка, весь дрожа, сидел неподвижно, опершись руками на трость, а я возбужденно шагал по двору. Время от времени мы обменивались тревожной улыбкой.