Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.23. Из сборника «Новые сказки Нинон». Рассказы и очерки разных лет. Наследники Рабурдена

А между тем она совсем пропала из виду. Я больше нигде не встречал ее и не знал уже, во сне или наяву несколько минут сидел рядом с ней в темной ложе, наслаждаясь ее близостью. Я чувствовал себя таким несчастным, что чуть было не надумал вернуться в свое уединение в Бокэ.

Но вот позавчера мне наконец пришла в голову удачная мысль; удивляюсь только, как я раньше до этого не додумался. Я решил пойти на заседание палаты депутатов; может быть, Нежон будет выступать, может быть, жена придет его послушать. Но, видно, мне так и не суждено увидеть этого проклятого Нежона. Он действительно должен был выступать, но даже и не появился: сказали, что он задерживается на заседании какой-то комиссии сената. Но я пришел не напрасно: садясь на нижнюю скамью одной из трибун, я вдруг, к своей великой радости, в первом ряду противоположной трибуны увидел г-жу Гошро. Она тоже меня заметила и улыбнулась мне. Но увы, Луизы с ней не было! Радость моя померкла. Выходя из зала, я задержался в кулуаре, дожидаясь, пока выйдет г-жа Гошро. Она поздоровалась со мной, как старая знакомая. Видно, Феликс ей уже обо мне говорил.

— Вы что, уезжали из Парижа? — спросила она.

Я не мог вымолвить ни слова, так меня возмутил этот вопрос. Подумать, что я уезжал, когда я как сумасшедший рыскаю по всему городу!

— Я потому спрашиваю, что вас нигде не видно. Ни на последнем большом приеме в министерстве, таком удачном, ни на выставке лошадей, кстати сказать, просто великолепной…

И, увидев, что лицо мое выражает отчаяние, она рассмеялась.

— Ну, до завтра, — сказала она, уже прощаясь. Ведь вы там будете?

Я, как дурак, ответил «да» и не посмел ни о чем больше спросить, боясь, что она опять рассмеется. Г-жа Гошро еще раз обернулась, лукаво взглянула на меня:

— Так приезжайте же, — шепнула она, бросив многозначительный взгляд, словно намекая на какой-то приятный сюрприз, который меня ожидает.

Мне безумно хотелось догнать ее и расспросить, но она уже свернула в другой кулуар, и мне оставалось только проклинать дурацкое самолюбие, из-за которого я не посмел признаться ей в своем невежестве. Конечно, я хочу быть «там», но где же это «там»? Такая неосведомленность была для меня настоящей пыткой; к тому же мне стыдно было не знать чего-то, что знают все. Вечером я помчался к Феликсу, надеясь как-нибудь выведать у него все, что мне нужно. Феликса дома не оказалось. Тогда в совершенном отчаянии я кинулся читать газеты; отобрав самые светские и самые читаемые, я стал просматривать объявления о развлечениях и церемониях, намечавшихся на завтрашний день, стараясь отгадать, где же, согласно хорошему тону, должен встретиться весь Париж. Но моя растерянность только усилилась; на завтра было намечено столько развлечений: выставка картин старых мастеров, благотворительный базар в каком-то фешенебельном клубе, органная месса в церкви св. Клотильды, генеральная репетиция, два концерта, пострижение в монахини, не говоря уже о скачках в нескольких местах. Ну может ли провинциал, только что окунувшийся в парижскую жизнь, который и сам-то сознает, до чего он еще несведущ, разобраться в таком обилии развлечений? Было ясно, что весь высший свет собирается в одном из этих мест, но где же, черт побери? В конце концов, несмотря на то что в случае ошибки мне пришлось бы целый день проскучать, томясь от досады и нетерпения, я все-таки рискнул сделать выбор. Помнится, дамы говорили о скачках в Мезон-Лаффит. Меня вдруг осенило: я должен отправиться именно туда. Приняв такое решение, я несколько успокоился.

Мезон-Лаффит — восхитительное местечко в окрестностях Парижа. Я не бывал раньше в этом уголке; его приветливые домики, выстроившиеся на высоком берегу Сены, выглядели очень живописно. Было как раз начало мая, и повсюду среди нежной зелени тополей и вязов, покрытых молодой листвой, словно большие белые букеты, стояли цветущие яблони.

Вначале я растерялся, не зная, куда идти, и долго блуждал вдоль заборов и живых изгородей; но спрашивать дорогу мне не хотелось. Когда я садился в поезд, меня обрадовало, что в Мезон-Лаффит едет много народу; однако среди пассажиров не было моих знакомых дам; толпа, сошедшая с поезда, редела, и мне становилось все грустнее. Дома Мезон-Лаффит остались позади, я брел теперь берегом Сены; и вдруг, поравнявшись с зарослями ежевики, остановился, онемев от волнения. В пятидесяти шагах от себя я увидел группу людей, медленно шедших мне навстречу; я сразу узнал Луизу и Берту; за ними, как всегда неразлучные, шествовали Гошро и Феликс. Значит, я не ошибся. Я даже возгордился. Но тут от волнения я поступил совершенно как мальчишка: мне вдруг стало стыдно, сам не знаю чего, и, боясь показаться смешным, я спрятался за кусты. Луиза прошла совсем близко, край ее платья коснулся куста. Я тотчас же понял, какую глупость совершил, повинуясь первому инстинктивному чувству, и бросился напрямик через поля. Когда дамы со своими спутниками дошли до поворота дороги, я вдруг неожиданно появился перед ними, изобразив как можно естественнее растерянность человека, который, о чем-то замечтавшись, прогуливается в одиночестве.

— Вы? Какими судьбами? — вскричал Гошро.

Я поклонился, выражая притворное изумление. Раздались удивленные возгласы, все обменялись со мной рукопожатием. Однако Феликс, здороваясь, посмеивался со своим обычным многозначительным видом, а Берта незаметно мне подмигнула, давая понять, что она в заговоре. Все снова тронулись в путь, и некоторое время я шел с ней позади.

— Так вы все-таки явились? — шепнула она, лукаво улыбаясь.

И, не дав мне времени ответить, стала подшучивать над моей влюбленностью. Как хорошо, что во мне еще столько детской непосредственности. Я чувствовал в ней союзницу, мне казалось, что ей и самой было бы приятно подтолкнуть подругу в мои объятия.

— Чему вы смеетесь? — спросил, обернувшись, Феликс.

— Да вот господин Вожлад рассказывает, как он однажды путешествовал с целой семьей англичан, — ответила она, нисколько не смутясь.

Гошро, словно не желая, чтобы Феликс мешал мне любезничать с его женой, взял его под руку и удержал возле себя. Теперь я очутился между Луизой и Бертой, и целый блаженный час мы шли так втроем берегом Сены по тенистой дороге. На Луизе было светлое шелковое платье, лицо ее под зонтиком на розовой подкладке словно все светилось теплым и ровным мягким светом. На лоне природы она держалась еще более непринужденно, говорила громко, смотрела мне прямо в глаза, поддерживала Берту, когда та, с настойчивостью, в которой я только потом отдал себе отчет, наводила разговор на всякие игривые темы.

— Да предложите же руку госпоже Нежон! — сказала она мне наконец. — Вы не любезны, вы же видите, она устала.